Алексей:
В
августе 1994 года мы отправились в поездку по селам Каратузского района. Мы –
это я, Коля и Люба - супружеская чета, недавно переехавшая сюда из Дубны, их
тоже «распределили» в эти места. Не без приключения добираемся до Качульки.
Значительную часть пути пришлось пройти пешком. Качулька располагается на
берегу большой реки Амыл. Капитального моста через реку в то время еще не было,
машины ездили по временному понтонному мосту, который функционировал только
летом. Для меня, жителя большого города, это было в диковинку. Уставшие после
длительного пешеходного перехода, входим в деревню. Длинная улица, которая
тянется через всю деревню. Слева и справа – скособоченные домики. Заборы такие,
что, кажется, дунь ветер посильнее, и они рухнут. Кругом грязь, прямо по улице
бродят овцы и свиньи. Ну и ну! Ближе к центру стало, правда, чище.
Не
сразу находим дом, в котором, как нам заранее сказали, живет наш единоверец.
Входим во двор, стучусь в дом. Дверь мне открывает… Володя Капункин. Вот так
встреча! Володя не был еще тогда священником, но личностью он был в общине
очень известной. Оказывается, по поручению Виссариона, Володя бродил по
деревням Каратузского района и разносил до умов и сердец сельских начальников
весть о приходе на землю Каратузскую мессии и его последователей. Вместе с
Володей в его странствиях участвовала его молодая жена Таня. После короткой остановки трогаемся в
дальнейший путь.
Следующий
пункт нашего путешествия – деревня Нижние Курята. Никаких автобусов не сегодня
уже не предвидится, пешком туда дойти нереально. Надежда лишь на то, что нам
повезет и нас подберет какая-нибудь попутка. Стоим на выходе из деревни и ждем
чуда. Чуда – потому что места здесь глухие, и машины почти не ездят, тем более
- вечером. Чудо долго не происходит, и я уже начинаю подумывать, а не вернуться
ли назад в деревню. Но, по-видимому, Отец Небесный решил, что нам все-таки
нужно сегодня очутиться в Курятах, поэтому из-за поворота все-таки показался
попутный грузовик.
Нижние
Курята показались мне чище чем Качулька. Дома побогаче, дворы поухоженнее. Уже
темнело, когда мы постучались в дом, про который мне рассказывала Таня Фау. В
этом доме жили баба Матрена со своим мужем. Впоследствии мне не раз приходилось
удивляться радушию местных людей. Вот и сейчас, представьте себе – неизвестно
кто, неизвестно откуда и зачем, сваливается к вам на голову, на ночь глядя. И
что с этим делать?
Баба
Матрена была очень приветлива. Накормила нас досыта. Давно я не ел таких
сладких арбузов, как у нее. Расспросы, что да как, как там Таня Фау? (Татьяна
познакомилась с этой семьей, когда незадолго до этого, подобно Володе Капункину,
путешествовала по этим местам).
Познакомила со своим сыном, который взялся завтра нас проводить в
дальнейший путь.
На
следующее утро – марш бросок в конечный пункт нашего тура – деревню Таята. Туда
нет никакого транспорта, деревня находится в глухой тайге. Но и тут нам повезло
- нас подобрала случайная машина. Таята покорили меня сразу и навсегда. Места
удивительной красоты. Тайга подступает со всех сторон, вокруг голубоватые
сопки, поросшие лесом. Местность уже почти горная. Красивая излучина реки
Казыр, с холодной и прозрачной водой. Местные жители берут питьевую воду прямо
из реки. На противоположном берегу – деревня Малиновка. Дома в Таятах крепкие,
все, как на подбор, из толстенных бревен. Почти в каждом дворе какая-нибудь
техника. Энергетика этого места показалась мне очень мягкой, почти нежной. В
отличие, например, от сурового Жаровска. В Таятах живут потомственные староверы.
За годы советской власти староверческий дух ослаб, но традиции все еще
хранились.
Местное
население отнеслось к переселенцам настороженно. Жилья на продажу в деревне не
было. Единственная семья виссарионовцев, которая здесь успела
поселиться, купила небольшой домик за баснословно высокую для того
времени цену. В общем, из первой своей поездки я вернулся несолоно хлебавши.
Спустя примерно неделю новая поездка в те места, на этот раз вдвоем Колей.
Николай
переехал сюда совсем недавно, в отличие от меня, пожившего здесь несколько
месяцев. Человек он был решительный и бескомпромиссный. Когда какой-нибудь
водитель, подвозившего нас автомобиля спрашивал нас о цели нашего переезда сюда
из городов, Коля отвечал примерно так:
-
Понимаешь… ну в общем сейчас Христос на Земле…А мы Его узрели сердцем. И
поэтому переехали к нему поближе. Будем учиться жить по-новому!
К
нашему счастью, среди водителей набожных людей не попадалось, иначе бы шофер
либо въехал бы от волнения в какое-нибудь дерево, либо, пылая религиозным
гневом, высадил бы нас посреди дороги. И вторая наша поездка не принесла нам
желаемого результата. В Курятах и Таятах жилья не было. В Качульке жилье было,
но мне не хотелось там жить. В конце концов, Лена сказала:
-
Покупай дом, где получается. Мне скоро рожать.
В
Качульке я купил старый двухэтажный дом, прямо на берегу реки. Берег был
песчаный и крутой, его постепенно подмывало. Было ясно, что рано или поздно дом
рухнет в реку. Но этот факт меня нисколько не смутил. Отчасти оттого, что в
общине люди привыкли не заглядывать далеко в будущее (а чего в него
заглядывать, ведь скоро будут катаклизмы, да и учитель сказал, что надо жить
днем сегодняшним). Отчасти оттого, что мне не хотелось жить в Качульке, и я
рассчитывал все-таки перебраться в зону. В общем, купив этот дом, я поступил в
высшей степени непрагматично. Зато правильно с точки зрения идеологии:
во-первых – дешево; во-вторых – сердито. Вообще, при покупке недвижимости,
виссарионовцами совершалось много ошибок. Например, по рекомендации церковного
совета, одно время сделки купли-продажи вообще не оформлялись, а оформлялась
аренда жилья на длительный срок. (Примерно на сто лет). Делалось это для того,
что бы избежать необходимости выплаты налогов при оформлении сделки. В
результате человек, фактически являясь собственником, в последствии не мог ни
продать, ни обменять свое жилье. Либо покупалось жилье без документов. Я знаю
случаи, когда после смерти продавца, его наследники предъявляли свои претензии
и забирали жилье обратно. Либо оказывалось, что купленный дом продавцу не
принадлежал. В результате – ни денег, ни жилья. Корни этой легкомысленности
лежат в сфере идеологии. Многие последователи были уверены, что в недалеком
будущем, все невиссарионовцы вымрут. (Виссарион же объяснял, что людям, не принявшим
Истину, в скором времени предстоит покинуть плоть). Поэтому, - чего мелочиться? Скоро и так все наше
будет!
До
нашего переезда в Качульку здесь поселились только две семьи последователей.
Одновременно с нами в деревню переехала целая команда последователей из Мульги.
Наступала осень, нужно было думать о зиме. Даже наиболее романтически
настроенные виссарионовцы все-таки
предполагали, что зимой будет холодно. В Качульке как раз продавалось здание
бывшего колхозного общежития. Здание было куплено, в нем и разместилась вся эта команда. Старшим среди
них был мой хороший знакомый по маломинусинской стройке Валера. С той маломинусинской поры у меня остались самые
лучшие воспоминания. Поэтому с Валерой на первых порах у меня сложились очень
доверительные отношения.
Здание общежития находилось в аварийном состоянии. Для того
чтобы сделать из него что-то пригодное для жилья, нужно было много поработать.
Этим и занялись прибывшие последователи,
и я в том числе. Так как в этом здании необходимо было заменить всю
электропроводку, а я был квалифицированным электриком, то я пропадал там почти
весь день, Лена оставалась с детьми дома, а дома требовался очень серьезный
ремонт. Нельзя сказать, что Лене не помогали, наоборот, ей помогали очень
много. Но помощи Лена ждала именно от меня. А это порицалось общинной
идеологией. С точки зрения идеологии, заботиться о своем личном – это
проявление духовной незрелости. А так как я претендовал на звание духовно
зрелого последователя, то общественную целесообразность я ставил выше личных обязательств перед
семьей. С этого начались наши первые
домашние конфликты. Так мы и жили какое-то время. Я все время вне дома на
работе, Лена все время дома без меня.
Лирическое
отступление:
Человек
в общине отучался заботиться о своих близких и родственниках. Это связано с
тем, что там культивировалось стремление заботиться о посторонних, как о своих близких людях. Теоретически это
выглядело красиво. На практике же, это приводило к тому, что человек начинал заботиться о своих близких
как о посторонних людях, то есть никак о них не заботиться. Согласно философии
Виссариона, забота о близких людях, по существу, противопоставляется заботе об исполнении Божьих законов. Божьи
законы, то есть законы установленные Виссарионом (переданные через него Отцом
Небесным), не предполагают у человека стремления к чему-то личному. Забота о
членах своей семьи рассматривается как забота о личном, то есть о себе. А это
не дает человеку проявить себя как достойное чадо Бога. Ведь человек призван отдавать окружающим труд своих рук и
радость своего сердца безмерно, не требуя взамен ничего. Вот когда все люди
начнут так жить, наступит общество благоденствия, царствие Божье или царство
души. Почему же это не происходит? Этому мешает естественный природный эгоизм
человека. У человека эгоизм очень силен, он практически подчинил своему
контролю человеческий разум. Поэтому человек не слышит голос своего сердца.
Чтобы очистится от эгоизма, человеку нужно приложить сознательные усилия.
Методику дает Виссарион, поскольку именно он знает, что нужно делать. Те, кто
готовы следовать ему безоговорочно, как раз составляют подавляющее большинство
приехавших в общину людей. Ключевой момент здесь – доверие своему учителю.
Доверие должно быть полным, иначе ничего не получится.
Итак,
человек призван отдавать, не требуя взамен ничего. Так как люди были пока несовершенны, в жизни это
зачастую приводило ко всяким казусам. Например, к тому, что всегда находился
повод потребовать что-то от своего товарища, не очень заботясь о том, что ты
отдаешь при этом ему взамен (ведь человек призван отдавать бескорыстно). Можно
даже потратить чужие деньги. Ну и что? Он же призван отдавать, нужно помочь ему
в этом. Несколько позже Виссарион внес коррективы, объяснив, что если вы берете
чужую вещь без разрешения хозяина, то это воровство, а воровство – это
нарушение заповеди. Это касалось и дачи в долг. Виссарион сказал: верующий
человек в долг не берет и не дает. Если отдаешь, то будь готов к тому, что
отдаешь навсегда. Если у тебя чего-то нет, значит тебе этого и не нужно.
В
октябре в нашей семье родился еще один ребенок. Следуя сложившейся в общине
традиции, я предполагал, что Лена будет рожать дома. Лене эта затея не очень
нравилась, поэтому она поставила условие: если что-то пойдет не так, то я
должен отвезти ее в районный роддом. В родах я ничего не соображал, но меня
заверили, что само собой все получиться, что уметь ничего не надо. Главное быть
рядом и морально помогать роженице. Забегая вперед скажу, что несколько лет
спустя, когда в общине было зафиксировано несколько патологических случаев при
родах, было все же рекомендовано пользоваться медицинским родовспоможением. Но
в 1994 году медицинской помощью пользоваться не рекомендовалось. Об этом,
кстати, прямо сказал Виссарион на встрече с врачами-последователями в ноябре
этого же года. «Верующий человек не болеет, поэтому его не нужно лечить,
неверующего не нужно лечить, потому что бесполезно». По странному стечению
обстоятельств, об этой встрече не осталось никаких аудиозаписей. Даже летописец
Вадим Редькин об этой встрече никак не упомянул.
Нам
так и не удалось родить дома. После пяти часов безуспешных попыток, мы
поехали-таки в роддом. Где все и произошло наилучшим образом. Ох, и ругала же
нас за легкомыслие местный фельдшер!
После
рождения Даниила обстановка в нашей семье несколько изменилась. Я стал больше
бывать дома, - помогал Лене, стирал пеленки (вызывая при этом неодобрительные
высказывания некоторых последователей). Надвигалась первая в деревне зима. Я
купил коня, учился премудростям деревенского быта. Погружение в спокойный
семейный быт несколько охладили мой общинный пыл, я стал задумываться о том,
чем я буду жить дальше.
О коне нужно упомянуть особо. Курс на отход от
техники был провозглашен в общине с самого начала. И я решил помочь деньгами
решению этого вопроса. Я предложил одному моему знакомому заняться
коневодством, и купил для этого лошадь. Правда спустя пару месяцев мой знакомый
заявил, что либо я должен отдать ему
коня совсем, то есть подарить, либо ухаживать за ним сам. Я подумал-подумал и
решил стать коневодом. Надо сказать, что занятие это на первых порах меня
увлекло. То ли проснулись какие-то корни предков, то ли еще что-то, но мне
очень понравилось ощущать себя в седле. Мне этого в городе сейчас очень не
хватает - оседлать лошадку и на рассвете проскакать по окрестностям, пусть не
на розовом, но все же коне… Конь попался норовистый - недоложенный мерин.
Недоложенный мерин – это жеребец, которого кастрировали неправильно.
Оплодотворить кобылу он уже не мог, но ему этого очень хотелось. В результате
каждую весну – разбитые оглобли и сломанная ограда. Когда я входил к
возбужденному коню в загон, чтобы надеть на него уздечку, то поначалу
чувствовал себя укротителем тигров. Удар копытом может быть смертелен для
человека. Но тут уж кто кого подчинит себе, либо человек коня, либо конь
человека…
Елена:
Запомнился
день переезда в Качульку. Погрузили вещи, и Алексей отправился первым. Вторая
машина нас с Таней Фау везла в Качульку. Ребятишки ехали спокойно, не
баловались. И Таня заметила вслух:
- Видно мама спокойная, и дети – такие же.
Внутри
меня раздался гомерический хохот.
-
Ага, - думала я, - расскажи кто сейчас моим друзьям новый анекдот, что Лена –
спокойная! Во, порезвились бы!
По
дороге я пыталась представить дом, о котором говорил Алексей: двухэтажный,
купеческий (ну, особняк – не меньше!), вид на реку – просто сказка! Приехали.
Увидели… Н-н-да… Двухэтажный – правда. Первый этаж по окна врос в землю. Забор
полузаваленый. Весь двор зарос сорняком и посреди этого сорняка краснели
фитофторные помидоры. Ага ! – это огород! Ворота во двор были высокие, на
прогнивших столбах, а за воротами оставалось всего метров десять до обрыва.
Детей за ворота было страшно отпускать.
Мне
вспомнился сон перед отъездом в Курагино из Новосибирска. Вообще
сны – это отдельная тема, но
этот сон я расскажу здесь:
* * * * *
Мне
снилось, что я приехала в Курагино. Станция, которую я видела во сне, очень
походила на станцию Чик Новосибирской области, где мы студентами выгружались на
картофельные сборы. Вот, стою я на этой станции, автобус уже ушел. И я решилась
пойти пешком. Иду, почему-то осенние поля и свинцовое небо. Я понимаю, что мне
нужно успеть. До чего успеть – не понимаю. Но нужно. Вдруг прихожу на какую-то
поляну. Там стоит дом, и много-много народу во дворе собралось. Все чего-то
ждут. За домом оказалось большое дерево, на нем – умывальник. И все ходят в
исподнем – белые рубахи и подштанники у мужчин, и белые рубахи до пят у женщин.
Вдруг кто-то крикнул: началось! И все зашли в дом. Вот весь народ, который
бродил перед домом, вошел в него, и меня поразило, что весь дом – это сплошные
нары, высотою на уровне окон. Мы все легли на нары. И начался ветер. Он набирал
силу, и нас придавливало к нарам, как при перегрузках. Я смотрела в окно и
видела, как мимо дома, сильным ветром несло людей в исподнем к обрыву. Их
сносило прямо с обрыва, а нас все сильнее придавливало к нарам. А потом вдруг
все затихло. Люди стали выходить, поздравлять друг друга, улыбаться…Я встретила
свою подругу, мы пошли с нею за дерево, на котором висел умывальник. Сели,
вздохнули и… закурили. - Финальная часть сна меня воодушевила. Жизнь
продолжалась.
* * * * *
Мы
переехали в село в конце августа и в этот же день в село въехали жители
общинного дома, формальным собственником которого стал Алексей. Переезд сразу
поставил ряд проблем: ремонт, топливо, овощи на зиму. Ремонтом занималась я.
Нам здорово помогла одна семья, которая приехала в Качульку первой, недели за
три до нас. Я фактически была на сносях, шел девятый месяц беременности, и
ремонт мне давался с огромным трудом, но перспектива своего дома грела душу и
придавала сил. Мне помогали люди из общинного дома, Алексей как всегда где-то
делал какие-то свои важные дела. Чем он занимался конкретно, я не знала. Дом
наш был двухэтажный и на первом этаже раньше держали свиней, помимо ремонта на
втором, жилом этаже, мы сделали ремонт и на первом, и сделали первый этаж
жилым. Алексей планировал привезти к нам на постоянное место жительства Люду,
нашу общую знакомую. Староста общины начал вмешиваться в дела нашей семьи и
протестовал против самовольного заселения нашего дома нашими знакомыми. Тогда я
очень резко обозначила границы: мой дом и все, что в моем дворе – мое! Захочу –
за деньги сдавать буду и никого даже спрашивать не буду. После этого староста
впервые назвал меня неверующей. А мне было как-то все равно. Валеру Тарасова я
с трудом переносила, он меня, похоже, тоже. Его аж трясти начинало, когда я
появлялась. Дело в том, что главной чертой старосты была жажда власти любой
ценой, и он не гнушался ничем: ни враньем, ни откровенным диктатом, ни даже
воровством. Самое странное, что люди его слушались, а я не попадала под его
давление и могла отшить, этим видимо и раздражала, более того, я постоянно
говорила мужу о том, что староста – человек плохой, нечестный, за что получала
от мужа высказывания типа: «Фу, какая грязь из тебя лезет!»
Прошло
время, и к нам приехала Люда, которую мы собирались поселить у себя. К счастью
ее планы изменились, и от приглашения пожить у нас она отказалась. Ее реакция
на старосту была сходна с моей, и Алексей совершенно спокойно выслушивал ее
оценки старосты, а меня терзал вопрос: «Почему ей можно говорить столь резкие
вещи и ничего, а я, выражаясь более осторожно, получаю такие обвинения – то в
грязи, то в действии тьмы?» Я видела, насколько Алексей ко мне несправедлив, он
стеснялся меня, как лягушонки в коробченке, а между тем, меня многие любили и
тянулись ко мне. И почему Алексей вел себя так, как будто во мне нет никаких
достоинств, я не понимала.
В
октябре родился второй сын, рассказывать о том, как я его рожала, не буду, одно
скажу: Алексей хотел, чтобы я рожала дома, и это чуть не кончилось трагедией. Я
настояла на отправлении меня в роддом. Малыш закоротил меня от проблем общины,
и давал законное право не ходить на тусовки. Я понимала, что Алексей к нам
кого-нибудь обязательно подселит, и сама решила подыскать людей, с которыми, по
крайней мере, можно будет ужиться.
В ноябре к нам заселились ребята из Питера, которых я сама пригласила. А чуть
попозже Алексей пришел ко мне «посоветоваться» насчет времянки, поскольку он
туда пригласил пожить очень неоднозначного человека. «Посоветоваться» в
Алешином исполнении означало поставить в известность о своем решении. Вот так
наш дом и заселился.
* * * * *
Поселение
к нам в ноябре семейной пары из Питера скрасило мое одиночество. Нас объединяла
любовь к хорошей музыке и литературе. Характеры ребят были легкими, и жизнь с
ними особо не напрягала. Спасало незаурядное чувство юмора и отсутствие
фанатизма у ребят. Мы дули черный чай тайком от Леши, курили табак, болтали на
свободные темы и не ходили ни на какие собрания.
Мне
в ту пору снились забавные повторяющиеся сны: моя подруга, Алексей и я (мы все
– одноклассники), вдруг оказываемся в школе. Но уже в настоящем возрасте, а
класс – выпускной. И они с Танюхой честно ходят в школу, готовятся к экзаменам,
а я, собственно как и в школе наяву, прогуливаю занятия и при этом не испытываю
никаких угрызений совести. Они дружно начинают меня увещевать и стыдить за мою
несознательность в столь солидном возрасте, а я начинаю буквально кричать на
них:
-
Вы что!? С ума сошли!? Да я ЗАКОНЧИЛА ШКОЛУ, давно, у меня и аттестат и диплом
есть! И у вас, дураков – тоже! Я не знаю, какого хрена вы сюда ходите!
* * * * *
Алексей
все пытался закрутить гайки по укладу в доме и привести этот уклад к
соответствию с идеологией. Мы дружно саботировали Алешины усилия. Один раз,
когда Лешка уехал в Курагино, мне пришла в голову идея посидеть во время обеда
на Лешкином месте, и меня вдруг буквально охватила такая важность и
торжественность, что я приняла позу Наполеона и начала вещать. Мы решили, что
пора Лешину серьезность атаковать шаманскими штучками. Герман, - так звали
нашего квартиранта, – он потомственный шаман во втором колене, у него дед шаман
из Чукотки. Мы по очереди садились на это место и подпускали «хи-хишек», короче
просто дурачились на этом месте, чтобы хоть как-то разрушить монолит Лешиной
важности.
Вечером
приехал Алексей. Мы ужинаем. Герман мне говорит:
-
Ленк, ты слыхала, а китайцы пиво с раками пьют.?,
Я
отвечаю:
-
ДА не-е, Герка, это у них морды такие…
Лешка
прыснул смехом, но тут же подавил его и сделал строгое лицо: «Я сейчас вас…(он
замялся)» а я продолжила ехидно: «Выгонишь что ли?»
Как-то
в конце ноября вечером Алексей вдруг оказался дома, и Герман пошутил: «Ну,
наконец-то Алеша перестал изменять Лене со старостой общины».
Вокруг нашей вольницы стал собираться народ хиповского и раздолбайского склада.
У нас в то время тусовались Макс со Славкой и Аленкой. Макса многие могли
знать, он стихи писал, песни пел, женат был на художнице Тане. Забавы наши
похожи были на комлание шаманов, под стихи, табак и гитару, приправленные
чайно-китайскими церемониями в исполнении Германа, и сожжением местной конопли
на плите моей норы. Молодые ребята из Журавлево арендовали участок земли под
фермерское хозяйство «Эдем», где-то в Курагинском районе. Примечательным было
то, что в этот участок входила сопка с хорошим названием «Веселая». Мы решили,
что надо построить Панк-town на этой горе. А город, который строился, находился
на горе, которая в карте была обозначена как «Сухая». И в нашей среде бытовала
шутка: «Лешу тянет на Сухую, а Лену - на Веселую».
Как-то
прожили до января. Где-то в конце января приехал наш знакомый и сообщил, что у
них в общинном доме произошло очень интересное событие: одна женщина получила
рождение в духе и получила новое имя Венцеслава, теперь она является духовной
половиной Виссариона, или, как она сама выразилась – женским началом Христа.
Виссарион был женат в то время на Любе, и разводиться не собирался, а многие
тетушки испытывали к нему отнюдь не духовную любовь, вот и бредили.
Меня
эта информация изрядно развлекла. Было очень интересно наблюдать за реакцией
Леши, Лены с Германом и других. Лично я знала эту женщину как совершенно
зацикленную на себе особу, требующую особого к себе внимания. Фантазировала она
изрядно, да и приврать при случае могла. Поэтому мое отношение к ее «озарению»
было конкретным: тетка бредит.
Виссарион
в то время был где-то в поездке, поэтому ни подтвердить, ни опровергнуть ее
преображения он не мог. Народ «поплыл». Общинники разделились. Одни из них
(очень немногие, кстати) сказали жесткое «нет» Венцеславе. Другие (их было
больше) поклонились Венцеславе и водили вокруг нее «хороводы». Третьи (их было
вообще большинство) осторожничали и не говорили ни «да», ни «нет». Алеша, Лена
с Германом были в числе этих третьих. Ни на один прямой вопрос об отношении к
Венцеславе никто из них прямого ответа не давал.
Чем
примечательна эта история? А тем, что очень объемно проступило отсутствие
критериев истинности того или иного ощущения, никто не может определить, где
стоит верить, а где не стоит. Посредственность личности Венцеславы, чтобы
претендовать на женское начало планетарного масштаба, была очевидна, а люди все
равно боялись не поверить. По всей видимости, по такой же схеме боялись не
поверить и Торопу. И чем чудовищнее вранье, тем охотнее в него верили. На
всякий случай.
Вернулся
из поездки Виссарион и разразился проповедью о духовной прелести, явно
передранной из православных источников. Тороп вообще плагиатами не брезгует.
Под каждый критерий духовной прелести, под каждое слово этой проповеди Тороп
подпадал сам. И для меня этот эпизод стал переломным.
* * * * *
Осень проходила под знаком
голода. Запреты на питание нарастали, под запрет попало много продуктов
неживотного происхождения, запрещено было есть хлеб, и моя девятилетняя дочь
просто плакала, когда это было озвучено. А мой сын Игнат, постоянно ныл, он
брал меня за руку, подталкивал к двери и говорил: «Мама, сгуляй за хлебушкой».
Говорил он это так мило, что я ощущала себя преступницей, морящей голодом
детей. Я шла за хлебушкой.
Сначала
я не очень понимала, почему Игнат той осенью много ныл, потом меня осенило – от
голода. Он просто был слишком мал, чтобы объяснить, чего он хочет. Я тайком от
Алексея кормила детей горячим хлебом из местной пекарни, боясь в то же время
скандала с Алексеем. К ноябрю стали ходить слухи о запрете на хлеб и другие
продукты. Мы не верили. А в начале декабря эти слухи подтвердились циркуляром
от Чевалкова, где запрещены были мука всех видов, манка, овсяные хлопья, масло
подсолнечное, молочное, сладкое и не рекомендовалось много пить воды.
* * * * *
Объем пищи резко возрос, поскольку
питательность ее снизилась. Мы выкручивались, как могли и пекли хлеб из
картошки, гречки, или покупали его тайком. К весне 95 года все говорили только
о еде. Прошло несколько критических публикаций в прессе; во «Взгляде» и во
«Времени» слегка проехались по общинным порядкам, и запреты стали потихоньку
ослабевать. Нет – никто их не отменял. Их просто перестали настойчиво
повторять. А одна последовательница радостно сообщила мне, что учитель разрешил
пить какао, есть сахар и даже... читать книги. Постепенно на стол вернулись
подсолнечное масло, хлеб (сначала только ржаной), даже молочное стали
потреблять дети до 14 лет. И взрослые, если болеют. И как-то забавляло
следующее: молоко перестали пить, чтобы не умереть, но, когда угроза умереть
возрастает (ну, от болезни, скажем), то молоко – можно.
Откуда же возник этот запрет? В чем его
смысл?
В начале девяностых в журнале «Наука и
религия» появилось Обращение Высшего Разума Вселенной.
В то время как-то особенно популярными стали темы оккультизма, НЛО, всяческих
контактов с какими-то мирами и т.п. На этой волне и прозвучало вышеупомянутое
обращение. В нем высший разум и сообщил человечеству о том, что предстоит
пережить в ближайшие пятнадцать лет, и
учил, как себя вести, чтобы выжить. В частности, пророчились катаклизмы
техногенного характера, утончение озонового слоя и, как результат этого,
увеличение фона солнечной радиации; перемагничивание полюсов земли, глобальное
потепление и т.п. Вот, чтобы выдержать повышенную радиацию, и рекомендовалось
перейти на вегетарианство, причем строгое – вообще без животного белка.
Иначе, как бредом это обращение назвать было трудно. Человек, его написавший,
явно перечитал фантастики, фэнтези и оккультной литературы. Поражала каша из
терминов... четвертые измерения, ауры, астралы, тонкие тела, трансмутации. И
тут же шли смешные подробности сексуальных отношений в тонких телах, которые
нам достанутся после всех этих перемен (по всей видимости, с сексом контактеру
было расстаться труднее, чем с мясом).
Вот эта пугалка и сработала. Сначала
обращение шло равноправной книжкой с кратким цитатником из Виссариона Малой крупицей.
Потом учитель не подтвердил ряда деталей, а затем это обращение перестало
упоминаться вообще. Но испуг, полученный последователями тогда, продолжает
действовать до сих пор, поскольку конца света и тропиков в Сибири ждут.
* * * * *
Сознание
последователей становилось селективным: из потока информации оно выхватывало
лишь сообщения о крушениях поездов, самолетов, об авариях и массовой гибели
людей, о природных катаклизмах. При этом глаза последователей начинали гореть,
как будто они радовались. А дело в том, что каждый раз, когда что-то подобное
происходило, возникал повод убедиться в своей правоте и отмести сомнения в
ошибке, поскольку сомнения все равно были, но последователи давили их в себе с
той или иной долей успешности. Виссарион нагнетал истерию все лето, за лето с
его слов пролилось четыре чаши гнева Господня, из всех обещанных в
Апокалипсисе. Потом они почему-то проливаться перестали. Может, невыгодно было
так быстро их все проливать, времени впереди до 97 года (а 1997 год был по
ожиданиям переломным) было еще достаточно и тогда непонятно было, чем пугать
людей, если за одно лето сразу все чаши гнева пролить. Все, что люди уважали в
себе, ценили, - все это беспардонно нивелировалось, из-под ног выбивалась почва
самоуважения и самоценности, ценность человек приобретал тем большую, чем
большую лояльность он проявлял к идеологии. При этом внутри идеологии можно
было быть непорядочным, нечистоплотным: главное – мяса не есть и Виссариона
обожать.
Ожидание
катаклизмов становилось навязчивой идеей. Люди мирились с якобы «осознанной»
необходимостью гибели живого. Постоянно говорилось про какой-то мистический
переход. Как утверждалось, это был переход в четвертое измерение. В это
измерение должны были попасть избранные верующие и некоторые животные. Я помню,
что одна экзальтированная дама приезжала к нам и переживала за то, что учитель
сказал, что туда не пройдут собаки (а она их очень любила), лошади, и пройдут
только пчелы. То есть велись разговоры о вещах, которые и представить трудно
было, а не то чтобы понять.
Три темы становились основными для последователей в тот
период: что можно есть, и когда начнутся катаклизмы и кто при этом спасется. Ни
о чем другом говорить люди не могли.
Алексей:
В
начале зимы в общине произошло несколько заметных событий.
Во-первых
– вышел циркуляр, подписанный устроителем общины Сергеем Чевалковым о том, что
в связи с переходом Виссариона на новую ступень развития и изменением в этой
связи его плоти, учитель отказывается от некоторых продуктов, в частности от
хлеба, сладкого (в том числе меда), постного масла, некоторых видов круп. И все
последователи, которые стремятся идти за учителем след в след, должны сделать
то же самое. Надо сказать, что все последователи и без того исповедовали
веганскую диету (из рациона исключались мясо, рыба, яйца, любые молочные
продукты). С выходом циркуляра диета приобретала еще более агрессивный
характер. Очень модно было в то время вообще ничего не есть. Ну хотя бы
несколько дней в неделю. Пить, кстати, тоже не рекомендовалось. По психике
людей эти нововведения ударили очень сильно. Так как диетологическим запретам
предавался философский смысл, то соблюдению диеты уделялось повышенное
внимание. На практике, правда, голодные люди думали в основном только о еде. Я
сам свято верил в то, что конфеты это яд, и не разрешал их детям. Надо сказать,
тепла в наших семейных отношениях это не прибавило.
Во-вторых
– было объявлено, что отныне каждый мужчина должен проявить себя как мастер. И
все мужчины срочно должны обучаться какому-нибудь мастерству. И я тоже.
Никакого мастера поблизости я не нашел и стал потихонечку столярничать в своей
маленькой времянке.
И
еще одно событие я хотел бы отметить. А именно выход из общины Марии Карпинской,
известной в прошлом журналистки, которая до этого была приближена к Виссариону.
Я познакомился с Марией в августе этого года. Я был в гостях у Тани Фау, и туда
зашла Мария. Она перед этим сопровождала Виссариона в его поездке по Европе. После этого она сочинила несколько
рассказов. Один из них, который назывался «сказка об Эйфелевой башне», Мария
тогда прочитала. Насколько я понимаю, тогда я наблюдал начало отторжения Марией
идеологии Виссариона. Окончательно это оформилось в декабре. О выходе из общины
Марии было официально сообщено. Я упоминаю здесь об этом для того, что бы
рассказать о своей реакции. Реакция на это известие была совершенно спокойная:
«Жалко конечно, что хороший человек уезжает, ну да ладно. Кто бы, что не говорил, я то знаю где Истина. Пусть
все вокруг отрекутся от Учителя, но я то знаю, что он - Истина. Остальное
неважно!» Я утверждаю, что такая реакция типична для последователей. Поэтому
убеждать кого-нибудь из них в том, что они могут заблуждаться – дело
неблагодарное. Полное доверие учителю – краеугольный камень любой религии.
* * * * *
Как
мы жили с Леной в это время? Жили трудно. Я пытался навязать дома строгие
порядки, предписанные общинной идеологией. Лена это иногда тихо, иногда громко,
саботировала. У нас дома в то время жила семья ребят из Питера (это, кстати,
тоже приветствовалось идеологией – приглашать кого-нибудь жить к себе в дом,
чтобы учиться жить рядом с чужими людьми).
Ребята это были веселые, а ля хиппи, это нравилось Лене. Все вместе они
успешно торпедировали все мои попытки организовать дома общинный домострой.
Помню, меня все это очень злило.
И
еще один интересный человек жил во дворе
нашего дома во времянке. (Такая маленькая община получилась). Звали его Миша.
Он был из местных. К виссарионовцам он себя не причислял, скорее, был
сочувствующим. У Миши было очень слабое зрение, но очень богатый жизненный
опыт. Поэтому среди неопытных в сельской жизни последователях он нашел для себя
объект воспитания и поучений. Слушались его неохотно, и это его крайне злило. В
какой-то момент у него случился конфликт со старостой Валерой. Миша разобиделся
на всех жителей общинного дома и попросился жить ко мне. Правда, нам тоже не
удалось ужиться друг с другом, не смотря на все мои попытки. Кончилось тем, что
пару месяцев спустя, Миша тайком покинул мой двор, прихватив при этом, часть
домашнего имущества. В этот момент нас в деревне не было. Мы гостили у родителей
в Новосибирске. Правда, Мише наше добро послужило недолго, так как сгорело у
него месяц спустя во время пожара…
В
общинной жизни Качульки в это время наметился серьезный разлад. Валера, бывший
в то время старостой деревни, стал систематически допускать грубость по отношению к другим людям, даже женщинам.
Несмотря на свои идеологические заморочки, я все же оставался порядочным
человеком. Смотреть на это все я не мог и стал бороться с этими проявлениями.
Сначала мягко, потом тверже. Начиналось это через беседы, потом дошло до
ультиматумов. Кончилось это тем, что весной 1995-го года староста и десяток человек вместе с ним, прихватив с
собой изрядную часть имущества общинного дома, тайком переехали в необжитую
таежную деревню Сосновка. Мы были едины
с Леной в оценке этих событий, и нас это несколько сблизило. Начинался новый
этап в нашей жизни.
Назад