Глава
2 Имисское
Алексей:
22
мая 1994 года поезд №68 доставил нас в г. Абакан. На перроне нас встречал наш
хороший знакомый Борис, который три месяца назад переехал в общину и к этому
времени уже успел стать старостой общины
поселка Курагино. По дороге он рассказал нам о происходящих в общине
событиях. В ту весну переселение людей за Минусинск приобрело массовый
характер, последователи стали активно заселять деревни и села Курагинского
района. Новые поселенцы и те, кто приехал сюда ранее перебирались в таежные
места. Поселок городского типа Курагино был своего рода перевалочной базой для
мощного потока переселенцев.
И
вот, наконец, сам поселок. Добираемся до Моторского общежития, которое было в
то время арендовано общиной. Первого человека, с которым мне удалось
пообщаться, звали Юрис. Юрис производил довольно приятное впечатление.
Спокойный голос с мягким прибалтийским акцентом, длинные волосы, умные глаза.
Сам одет в темный хитон. Позднее я не раз с ним пересекался. Он приехал сюда из
Риги. Как он сам о себе говорил «Рань-ше я был бан-дитом». Поверил в мессию,
приехал жить в общину. Забегая вперед, скажу, что он не выдержал тернистого
пути ученика мессии. Несколько лет спустя Юрис стал периодически запивать.
Когда он собрался уехать обратно в Ригу,
то погиб при странных обстоятельствах.
Но
тогда небо было безоблачно и мир прекрасен. Смерти, психические расстройства,
болезни, нищета и голод как массовое явление, были еще впереди. В начале пути
глаза общинников светились радостью, по крайней мере, мне так в то время
казалось.
Оставив
семью в общежитии, на следующее утро еду в Минусинск к устроителю общины Сергею
Чевалкову. Нужно было сориентироваться с местом жительства и родом занятий. У
Сергея я познакомился с еще одним интересным человеком. Его звали Олег
Глинский. В прошлом - комсомольский работник, и в общине он проявил свои
организаторские способности. В то время он фактически организовывал расселение
людей. Был личным водителем Виссариона, занимался в общине снабжением. Денег на
первых порах хватало, так как люди
приезжали со средствами от продаж
своих квартир в городах. Опять таки,
забегая вперед, скажу, что Олег, спустя несколько лет покинул эти места,
организовав какое-то производство в Новосибирске. Перед этим он похоронил в
общине своего отца и родного брата.
От
Олега узнаю, что в таежную зону поселиться нельзя, пока туда не даст
благословение лично Виссарион, который в то время был в поездке по Западной
Европе; но можно поселиться в селе Имисское, что на полпути между Курагино и
Черемшанкой, ближайшей к озеру Тибер-Куль заселенной общинниками деревней. В
Имисском колхозе как раз требовался электрик. В электричестве я разбирался
хорошо, задерживаться здесь очень долго не собирался, поэтому я согласился
ехать в Имисское практически сразу. Мы договорились, что пока я не присмотрю
жилья, семья останется жить в Курагино.
Во
время описываемых событий колхоз села Имисское выглядел достаточно крепко.
Здесь велось строительство жилья для молодежи, строилась совместно с общиной
столярная мастерская, вовремя ремонтировалась техника. Председатель колхоза был
настроен к переселенцам довольно лояльно, в отличие от руководителей соседних хозяйств, и охотно
принимал виссарионовцев на работу. Так как местное население отнеслось к
чужакам настороженно, то с жильем были большие проблемы. Основная часть
переселенцев жила в колхозном общежитии. Люди собрались здесь самые разные, с
совершенно различным культурным уровнем. Состав был в основном
рабоче-интеллигентским. С землей почти никто обращаться не умел, а земледелие,
как предполагалось, в ближайшем будущем должно было стать основным источником
выживания. Поэтому к процессу обучения навыкам земледелия ребята подходили
очень серьезно. Работами руководил дипломированный агроном, сеяли очень много и
тщательно.
С самого начала существования общины, любому
ее мероприятию, даже самому незначительному, придавался чуть ли не
религиозно-мистический смысл. А лето в том году стояло очень жаркое, жара
стояла под сорок, за месяц – ни одного дождика. Местные жители, среди которых
было немало набожных людей, смотрели из-за этого на переселенцев с подозрением.
Наверное, они думали, что мы в этом виноваты.
Кстати,
как объяснил на проповеди Виссарион, в
то лето на Землю оказались пролитыми чуть ли не все чаши гнева, описанные в апокалипсисе.
В том числе и четвертая чаша. Несколько лет спустя, наверное, сообразив, что
оставшихся чаш ему явно не хватает, для того чтобы держать общину в напряжении,
Виссарион объявил, что откровение Иоанна Богослова это всего лишь контактная
информация, и что верить ей нельзя. Но тогда, в 1994-м, он активно использовал
терминологию апокалипсиса в своих проповедях. Свои проповеди Виссарион
организовывал в Курагино каждую неделю, и на них съезжались почти все
последователи из деревень. Председатель Имисского колхоза даже выделил на эти
цели колхозный автобус. Проповеди проходил в местном доме культуры. Народу на
них собиралось очень много, почему-то, к середине проповеди очень многие
засыпали. Как объяснил сам Виссарион, это было нормально, все что было нужно
каждый все равно получал.
Так
или иначе, начались мои трудовые будни колхозного электрика. Работа была
нескучная, часто приходилось ездить по живописным окрестностям села. Природа там очень красивая. Сопки, покрытые
деревьями и лугами, горная река Кизыр с кристально прозрачной водой. Вода
студеная до ломоты в суставах. Над головой – голубое небо, вокруг просторы - на
сколько хватает глаз. Ощущение девственной чистоты, особенно после городской
предотъездной суеты.
Работать
мне довелось с интересными людьми. Старший по работе – Саша, относился к моему
учению уважительно. Часто расспрашивал, что да как. Внимательно ко всему
прислушивался. Он знал очень много лекарственных трав, длительное время не ел
мяса. Его старший брат, работал на полставки, так как был инвалидом.
Инвалидность он получил после того, как с поехавшей после прочтения книг по
Агни-йоге крышей бегал зимой в мороз по деревне босиком. После этого отказался
от всех «сатанинских» учений и стал
христианином - пятидесятником. К «сатанинским» он относил и учение
Виссариона. С ним у меня часто происходили дискуссии. Он, по его собственному
признанию, регулярно нарушал предостережение, данное своим ученикам апостолом
Павлом: «С еретиками после первого и второго раза не заговаривайте». Относился
он, правда, ко мне вполне дружелюбно.
Итак,
я трудоустроился. Теперь нужно было позаботиться о жилье для моей семьи.
Местные жители, как я уже сказал, продавали жилье неохотно. Да и была дана
установка: самим жилье не искать, так как это могло быстро поднять цены на
дома. Собственно, я не собирался задерживаться в Имисском очень долго. Мне
очень хотелось поселиться в какой-нибудь таежной деревне в районе озера
Тибер-Куль. О том, что у меня беременная
жена, что нужно как-то обустраивать быт, готовиться к рождению ребенка, думать
не хотелось. Все мысли и устремления были поглощены общинными интересами.
Казалось, вот-вот начнется что-то важное, судьбоносное для всего
человечества. В этом нужно непременно
активно поучаствовать. Как - пока не ясно, но нужно держаться поближе к тайге.
А семья?... Ну, тут, как-нибудь, со временем устроится. В конце концов, я же
сюда приехал не свои материальные проблемы решать. Психологические проблемы
членов моей семьи меня в то время практически
не волновали, этому я почти не уделял внимание.
Почему это происходило со мной и с другими людьми – вопрос особый. Для
того чтобы на него ответить, необходимо хотя бы коротко коснутся сути учения.
В
своем учении Виссарион разделил понятие творца материальной вселенной, который
создал все сущее в мире материи, и Отца
Небесного - творца духовной ткани, из которой состоят души людей. Истинная суть
человека – в его душе. Но человеческое сознание находится под влиянием
материальных законов, так как человек живет в плотном теле. В отличие от
человеческого тела его душа бессмертна. Одна и та же душа может вселяться в
разные тела множество раз. В течение этих воплощений накапливается ее духовный опыт. Душа либо очищается и приближается к уровню святости, либо
загрязняется и постепенно становится неспособной к развитию. Вторые души
попадают в так называемый ад – особый энергетический слой, находящийся вблизи
поверхности Земли. Как поступить в той или иной жизненной ситуации зависит от
воли и сознания человека. Душа развивается только во время ее воплощения в
теле. Человек обладает свободой выбора. Как правило, для того, чтобы
происходило духовное развитие, необходимо отказаться от материальных
приобретений. Все, что привязывает
человека к материальным ценностям - вредно. Привязка к родственным связям тоже,
ведь все души – дети одного родителя - Отца Небесного. Нужно учиться чужих
людей чувствовать как близких, заботиться о них, как о близких. Тогда на Земле
возникнет единая семья истинных чад Бога. Человек призван отдавать труд своих
рук, не требуя взамен ничего. Все, что ему нужно для жизни, он получит сам
собой. Если не получит, значит ему это не нужно. Очень важно, что бы человек
трудился бескорыстно. Тогда он сможет вложить в свои изделия часть своей души.
Это как раз и составляет истинную ценность его изделий, а не их потребительские
качества. Так что в общине навязывается культ ручного труда. Интеллектуальный
труд низводится до уровня пережитка прошлого. В первые годы активно внедрялась
в сознание людей идея о том, что человеку не нужна медицинская помощь.
Квалифицированный врач-терапевт по имени Андрей, с которым я познакомился в
июне 1994 года, был уверен, что медицина уже не нужна, и ему придется на
кого-нибудь переучиваться. (Правда, несколько
позже он стал заведовать общинным медицинским центров в селе
Петропавловка).
После
приезда в общину я, как и многие другие, бросился буквально воплощать в жизнь
основные положения учения. Чужим людям нужно уделять не меньше внимания, чем
своей семье. О материальном благополучии заботиться не нужно. Все что нужно
(жилье, материальный достаток), получится само собой. Любая забота о ближних,
либо о своем материальном благополучии, есть проявление духовной незрелости. К
тому же просматривалась аналогия с возникновением первых христианских общин, во
времена апостолов. Тогда христиане приходили в общины и сдавали все свое
имущество. Мысли о поиске каких-то материальных выгод для себя практически ни у
кого даже не возникало. Обратная сторона этого явления – потребительское
отношение к окружающим со стороны тех людей, кто приехал в общину, ничего не
имея. Материальные средства тратились налево и направо. Да и чего их жалеть,
если скоро наступят катаклизмы, переход в четвертое измерение и обретение жизни
вечной уже в этом теле!? Лично я сдал в общину несколько тысяч американских
долларов и я знаю людей, которые сдавали намного больше. Первые годы
формирования общины в материальном отношении были довольно беззаботными. Людей
ехало много, средств хватало на все общинные проекты, о далеком будущем особо
никто не загадывал.
Общее
эмоциональное состояние в 1994 году – торжественное ожидание каких-то суровых и
важных событий, которые должны вот-вот начаться. Виссарион в своих проповедях
умело подогревал эти ожидания. А если учесть, что в общине к этому времени собрались
уже более двух тысяч последователей, и все они находились примерно в таком же
эмоциональном состоянии, как и я, то поведение человека, приехавшего сюда
добровольно, и старательно следовавшего всем предписаниям, было фактически
запрограммировано. Потом, несколько лет спустя, когда во мне уже поселился небольшой скепсис, я наблюдал такое же состояние у других
последователей как бы со стороны. Понять логику их поведения я мог, только
вспоминая себя образца 1994 года.
Я
договорился с одной семьей последователей о том, чтобы они нас приняли на
постой. О личности хозяина дома подробно
написала Лена, от себя добавлю только то, что я изо всех сил старался не
конфликтовать с ним, пытаясь принять его таким, какой он есть (это
предписывалось идеологией), но до ругани все же иногда доходило.
В
описываемое время, в общине огромное внимание уделялось правильному питанию.
Правильно питаться означало практически то же самое, что быть духовно развитым.
В общине было принято строгое вегетарианство – веганство. Кроме того, регулярно
были посты, во время которых многие питались только лепешками и водой. И вот
однажды, на четвертый день такого поста, мне пришлось ворочать и шкурить
бревна. Поработав, таким образом, натощак половину рабочего дня, иду на обед и
чувствую, все, сейчас упаду от слабости. А внутри радостное состояние, в висках
стучит: «Все силы отдал за веру!»
***
Иногда
удавалось вместе с товарищами-общинниками вырваться в тайгу на заготовки.
Случались и забавные приключения. Об одном из них я хотел бы рассказать. Как-то
раз, в воскресенье собрались мы в тайгу по жимолость ехать. Место, в котором мы
жили, было очень живописным. Ягод там всяких в округе – полным-полно. А вот
жимолость не росла. Потому как жимолость – ягода таежная. А тайга километров
через тридцать от нас только начинается. Короче говоря, на машине ехать надо. В
то время все делалось сообща. Это в последующие годы стало – все по разным
углам. А тогда – нет. Собрались ехать – значит все вместе. Набилось нас в кузов грузовика человек пятнадцать. Путь
неблизкий. Это тайга через тридцать километров начинается, а ехать решили на
Убинские озера, это еще километров сорок пять пути. Уж и не помню, почему мы
решили так далеко за ягодой ехать. Наверное, захотелось на эти самые озера
посмотреть. Интересно же, места там дикие, заповедные, редко человек навстречу
попадается.
Едем,
из кузова все хорошо видно. Вот тайга началась. Потемнело все вокруг. Деревья к
самой дороге подступают. Ели, пихты. Лапы у них широкие, стволы темные, мхом
поросли. Вот Черемшанку проехали. Наконец добираемся до Жаровска, последнего
населенного пункта в этих местах. Значит, примерно две трети пути позади.
Жаровск
– очень интересное место. Настоящее Берендеево царство. Народу тогда жило там
мало. Местных - семьи три – четыре. Ну, может на лето кто приедет. Новых
поселенцев тоже было мало – только две семьи. Тайга кругом – дремучая. Я такие
ели только там в первый раз увидел. Стволы огромные – руками не охватишь. Такую
новогоднюю елку, пожалуй, только Красная площадь вместить может.
Течет
через Жаровск горная река Казыр. Течение у реки быстрое, вода студеная. На дне
все камушки видно. До другого берега вроде недалеко. Но какой дурак туда
поплывет – страшно же ведь!
Сделали
мы, значит, в Жаровске остановку. Место посмотреть, передохнуть немного в пути,
с народом местным пообщаться. Подходит тут к нам один мужичок. Вида городского,
- видно, житель неместный. Разговорились с ним, что да как, откуда. Точно, -
городской он. Сюда приезжает на лето порыбачить да поягодничать. Заодно выяснилось,
что мы с ним земляки. Обрадовался он, видно,
этому. Решил приятное сделать.
-
Слушай, - говорит он мне, - На том берегу лука дикого полным – полно! Сплавься
туда, я тебе лодку дам. Лука наберешь на всех. Вы же травоядные! Вам витамины
нужны.
А
дело было в июне, огороды посадили поздно, зелени еще нет ни какой. Честно
говоря, ни за каким луком мне плыть не хотелось, тем более на тот берег. Но
меня обступили со всех сторон женщины.
-
Леш, ну сплавай, пожалуйста!
Под
их лучистыми взорами сердце мое стало мягким и податливым,
–
да мы же на всех ягоды нарвем. Ну, сплавай!
Тут
я, конечно же, согласился. Пришел мой новый приятель, притащил свою резиновую
лодку.
-
Ты с ней поаккуратнее. Дырявая она. Вот тебе ковшик, - воду вычерпывать. А вот
весла - он протянул мне две небольшие плоско оструганные палки, длиной с
полметра каждая.
Лодка,
весла, м-м-да… Но отступать поздно, назвался груздем – полезай в кузовок, то
бишь в лодку.
Сел
я неправильно. По привычке – задом в сторону движения. Пока разбирался, что к
чему, меня подхватило течением и стремительно понесло прочь от берега.
Разворачиваться поздно, - вдруг лодку перевернет. Начинаю грести – неудобно.
Течение сильное, несет быстро. Стараюсь изо всех сил, аж пот прошиб. Да еще
вода в лодку набирается через дырку, вся задница уже мокрая. Стало страшно.
Противоположный берег еще далеко, а вниз отнесло уже прилично. Кажется, если
вон за ту излучину меня отнесет – все, ловите меня в Туруханском районе! А там
и до Северного Ледовитого - рукой подать. Я гребу, а лодку сносит. А я гребу.
Кто быстрее? Ладно бы весла были нормальные, а то одно название. Чемпионат мира
по гребле на лодках среди инвалидов…
Вдруг,
течение как остановилось. Пригляделся я – нет, не остановилось. Это я
остановился. Выгреб со стремнины значит. Уф-ф-ф!.. Я этого еще не знал.
Оказывается, важно не к берегу причалить, а со стремнины сойти. До берега еще
далеко, а течения уже нет.
Лодку отнесло вниз метров на двести. Дотащил
ее до места, что выше деревни метров на сто. Стал собирать лук. Лука там и
вправду было много. Мешок набил быстро.
Обратный
путь прошел спокойнее. Сел как нужно, греб быстрее, даже мешок с луком почти не
замочил. Причаливаю к берегу. Мой знакомый уже тут.
-
Ну как, все нормально?
-
Да вроде нормально… Только задница вся мокрая…
-
Слушай, а чего ты лука только мешок набрал. Надо бы больше. Сплавай еще. Все
равно твои не скоро еще приедут!
-
Хм… ну ладно, давай сплаваю.
Снова
вычерпываю воду из лодки. Снова в нее сажусь, отталкиваюсь от берега, и
понесло. Правда, второй раз уже не так страшно. Дальше все было без
приключений. Набрал лука, высушил штаны. Дождался своих. Долго меня потом все
за лук хвалили. А я на этот лук после смотреть не мог…
***
В это же самое время я познакомился с
Николаем, который был в то время ответственным
за освоение таежной зоны. Он отметил мои
навыки выживания в экстремальных условиях и предложил поучаствовать в освоении
таежной зоны вокруг озера Тибер-Куль. Было это так. Николай, глядя прямо мне в
глаза, спросил меня:
-
А ты не хотел бы, стать председателем колхоза?
-
Не-е, ведь я ничего не смыслю в сельском хозяйстве.
-
Это не страшно, ведь во время коллективизации были двадцатипятитысячники!
-
Не-е, Коля, сейчас времена другие.
-
Ну, тогда, может быть, ты станешь директором кирпичного заводика?
-
Нет, я не хочу.
-
Ну, тогда я понял. Ты будешь пробивать в тайге дорогу на Тибер-Куль!
У
меня даже дыхание перехватило.
-
Да, этим бы я с удовольствием занялся.
-
Решено!
Этот вопрос должен был решиться с возвращением
в общину Виссариона. В августе я попал на встречу с ним. Неожиданно для меня Виссарион
переселиться туда не разрешил, и предложил попробовать найти жилье в соседнем Каратузском районе. Такой поворот
событий меня обескуражил. Но воля
учителя – закон, и я оправился в поездку по селам Каратузского района в поисках
подходящего жилья.
Такими
мы приехали в Имисское в 1994-м году
Елена:
Мы
приехали в Курагино, где нас встретил Борис Митрофанов. Алексея сразу отправили
в село Имисское, где для него «выложилась» работа электрика в колхозе. А я с
детьми поселилась в малосемейной двушке, ожидая пока он для нас найдет жилье.
Две недели в Курагино были еще сносными, поскольку я жила сама по себе и
никаких общинных заморочек еще не видела. Единственное неудобство было в том,
что мы жили раздельно.
Переехали
в Имисское в начале июня и поселились в очень интересной семье. Во мне в то
время был некоторый комплекс неполноценности из-за моего неверия, мне казалось,
что те, кто поехал сюда, дозрели до радикальных перемен в себе, что они все
лучше меня и чище меня; еще мне казалось, что вера предполагает какой-то
больший нравственный спрос с самого себя, преображает человека, заставляет его
быть очень критичным по отношению, в первую очередь, к самому себе.
То,
что я увидела в первые мгновения в общинном доме, поколебало мой комплекс
неполноценности и утвердило во мне скепсис. Общинный дом в Имисском представлял
собою летнее общежитие, в котором проживали общинники и две семьи из Армении. В
тот момент, когда я заходила в общежитие, Маша, немолодая, очень добрая
армянка, угостила блинчиком малыша лет двух. Его мамаша орлицей взвилась с
дивана и выхватила блин из рук ребенка, судорожно разломила его и поднесла к
носу - понюхать. При этом мамаша дико блажила: «У ребенка уже плоть меняется,
ему уже нельзя такую пищу есть…» Маша робко оправдывалась, мол, на молоке они
только, а яйца она туда не клала. Муж Маши, строгого вида армянин, зашел в
комнату и отчитал заполошенную мамашу: «Что ты все нюхаешь!? Ты что, думаешь,
мой жена руки не помыл, да?!» - в это мгновение мне стало стыдно, что я вообще
каким-то образом принадлежу ко всей этой общинной компании. Но это были только
цветочки, ягодки были впереди.
Ягодкой
оказался хозяин дома, в который нас поселили. Написать обо всем, что происходило
трудно. Жизнь утратила цельность, и процессы, происходившие во мне, распались
на несколько составляющих. Внешне вся жизнь свелась к уживанию с хозяином. Это
был человек неприятной внешности, хотя имел правильные черты лица. Он был
как-то черен, что ли. При взгляде на него в голову приходило одно слово –
абрек. Злой, вспыльчивый, не любящий никого, кроме себя, - он считал себя
наместником Бога на земле и самым умным человеком в Сибири и на Дальнем
Востоке. Уж и не знаю, откуда у него взялась такая «скромность» при оценке
своих умственных способностей. Его раздражало буквально все: не там лежащие
тапочки, неуместно заплакавший ребенок (а дети плачут всегда неуместно), не так
приготовленный обед. Мой маленький сын, которому тогда еще не было двух лет, так
боялся его, что постоянно поносил. И хозяин непрерывно ругал меня за то, что
мой малыш опять не там нагадил. Вечерами этот тип садился за стол и рассуждал о
жизни: «Я мяса не жру, а остальные жрут. Придет время, и от мяса у всех
начнутся язвы и гнить они будут, валяться и гнить. А мне ничего не будет, я
буду идти по ним и наслаждаться. А все потому, что я мяса не жру.» - или : « Я
вот все думаю: как бы это так научиться мяса не жрать и оставаться …до-о-брым»,
- при этом лицо его теплело, и глаза становились мечтательными. Потом у него
менялось настроение, и его агрессия направлялась на нас: «Как я ненавижу вас,
интеллигентов, вы все молчите, а в душе такие гадости обо мне думаете. А я все
сразу говорю. Я и людей–то в дом пускаю, чтобы развиваться духовно. Я их не
люблю. А надо любить». Иногда он мне говорил: «Да, я – злой. А ты люби меня. Я
- твое испытание». Как-то меня сорвало, и я наговорила всего, что он хотел
услышать от интеллигентов и в довершение тирады, добавила: «Я тоже злая. И ты
люби меня. Это я – твое испытание!» После этого он аж сплюнул: «Тьфу! Как с
мужиком поговорил!»
Хозяйка
дома держалась отстраненно. Она боялась ругаться со своим абреком. Дочь свою
она отправила к родителям, потому что этот дикарь ее бил. Скучала, видимо, по
дочери, потому что очень привязалась к моей Наташе.
С
первых дней на меня легли обязанности по приготовлению пищи. И вот я, с 90-го
года кормившая свою семью в основном вегетарианской пищей, вдруг начинаю
чувствовать, что ничего-то я в вегетарианстве не понимаю. Хлеб оказывается надо
делать без дрожжей и без соды, а просто мешать муку с водой и всю эту залипуху
печь в духовке. Поджарки в супы нельзя делать, поскольку там сплошные
канцерогены. Кабачки нельзя жарить по той же причине. В варенье сплошь – дохлые
витамины. Все надо есть в основном сырым. Желательно не тереть на терке, чтобы
не разрушить астрал овоща.
Однажды
я по-привычке натерла вареной свеклы, приправила солью и чесноком и… получила
выговор от Алексея. Наш друг, оказавшийся за столом, заметил смиренно: «ну вот,
придется есть свеклу с порушенным астралом…»
Питание
у виссарионовцев осуществлялось два раза в день, было три постных дня –
понедельник, среда и пятница, в которые можно было пить воду, чай, есть ягоды и
лепешки. Но количество постной пищи не оговаривалось, и потому народ объедался
этими лепешками до спазмов в желудке. На одном из семейных советов мы
проголосовали за то, чтобы считать помидоры ягодой и постановили, что их можно
есть в постные дни. Поскольку я ждала ребенка, то мне были дозволены некоторые
послабления в еде. Мне можно было есть дрожжевой хлеб, пить молоко.
Во время еды никого в дом не пускали. Зажигалась свеча, и мужчина благословлял
пищу, наворачивая руками пассы над столом. Ели молча, смех и разговоры не
допускались. Это была одна, бытовая сторона жизни.
Вторая
часть жизни заключалась в восприятии и понимании идеологии. Мне практически все
не нравилось, и я не скрывала ни от кого, что по собственной воле я бы сюда
никогда не поехала. Я приехала с мужем. Но играла по правилам верующих,
поскольку не хотела оказаться на улице. А Алексея настраивали так, что жилье
для семьи искать не надо, что положено – само «выложится» (это словечко было
тогда в особой моде у верующих). Каждую неделю по воскресениям мы выезжали в
Курагино на проповеди, где рефреном звучала зомбирующая установка: «Вы все сюда
приехали отдавать без меры, не спрашивая ничего взамен». Иногда Тороп
рассказывал целые куски из Евангелия и долго разжевывал свое понимание этих
кусков. Я сидела на этих проповедях и не понимала: чего же он такого сказал,
что большинство людей испытывают такой восторг, иногда аж до истерики. Накачка
на отдачу шла со всех сторон. Еще в первый день нас вез на машине некто
Глинский Олег и настраивал мужа не покупать жилья, а строится самому. Я сидела
и думала: «Ага, а где я жить буду, куда я третьего рожать буду? Сколько лет мне
ждать этого построенного дома, если Алексей будет делать в первую очередь то,
что необходимо общине?». Под давлением всех накачек со стороны Торопа и
последователей, супруг, без моего ведома, подарил старосте три тысячи долларов
США.
В
распорядке дня последователей обязательно было чтение последнего завета,
молитвы, слушанье проповедей. Я не могла этим заниматься спокойно. Мне виделось
лицо Торопа, и я мысленно ему повторяла: «Никакой ты не Христос! Я хочу, чтобы
тебя не было в моей жизни!» и все время мысленно спорила с ним. Я уходила на
берег реки и часами просиживала там, пытаясь привести свое состояние в порядок.
Третья
сторона жизни, личная семейная жизнь – просто свелась на нет. Алексей в семь
утра уходил на работу, приходил обедать, а после работы уходил в общежитие, на
общинные мероприятия. Приходил около одиннадцати вечера и ложился спать. Со
мною он почти не общался, на детей внимания не обращал, домашних дел никаких не
делал. Он был практически чужим. Все проблемы общения с хозяином легли на меня
и детей, нервы это трепало изрядно. Мне так хотелось нормальной жизни. Личная
жизнь вообще не складывалась. Муж обвинял меня в темном влиянии, если я
говорила ему, что тот или иной человек мне не нравится, что кому-то я не
доверяю. Однажды в Имисское приехала женщина, с которой Алексей был знаком с
апреля. Он при мне взял ее за руку и потерся щекой о ее волосы. Я такой
нежности от него давно не видела и расплакалась навзрыд. Он отчитал меня как
школьницу за то, что я так некстати испортила ему настроение, за то, что я не
могу сдержать свою собственническую ревность и еще за многое другое.
Достучаться до живого человека, которым был мой муж когда-то, было практически
невозможно.
В
июле приехала моя подруга на недельку, и я поехала с нею в Новосибирск. В
Новосибирске я была дней десять. Мама моя заняла очень жесткую позицию: «Вы
выбрали эту жизнь, вы и живите». Свекровь не понимала, что с нами произошло, и
винила во всем меня. Я еще перед отъездом оказалась в ситуации между двух
огней. Возвращаться в Имисское не хотелось.
Мне
приснился сон где–то в тот период:
Мы
грузили в контейнер вещи, почему-то от
моей мамы. Вдруг я говорю:
-
так, все вещи вытаскивайте. Я никуда не поеду.
Мама
начала меня увещевать, что, мол, и деньги заплачены, и машина приехала.… А я
расплакалась и закричала:
-
Тебе деньги жалко, а мне там жить!
Я вернулась в деревню, дело шло к августу. Кто-то из верующих сказал Алексею,
что про семью забывать нельзя, что у него есть беременная жена и дети, и это –
главное. К нему приезжал Чевалков и открыто спрашивал: «Нужны ли такие
испытания его детям и семье?» Что-то поменялось. Он занялся поисками жилья. В
этот же период он побывал на приеме у Торопа, тот не благословил мужа на
передовые позиции в Гуляевке, Жаровске или Черемшанке, а Алексей только там
себя и видел, поскольку собирался делать духовную карьеру. Еще в Новосибирске,
когда он вернулся в апреле, я от него услышала: «Вот увидишь, через месяц я
буду вхож в дом Виссариона!» и тут я впервые ему ответила очень резко: «Ба! Да
ты карьеру собрался там делать что ли?»
В
передовой отряд строителей светлого будущего он не попал, зато получил
благословление в Каратузский район, и отправился туда искать жилье.
* * * * *
Стоит
отдельно рассказать об общине того времени. Учение претендовало на
универсальность и пыталось объединить все существовавшие на тот момент
религиозные доктрины, поэтому представляло собой наспех состряпанное месиво из
христианских, буддистских, а чаще – языческих и оккультных взглядов. Какой-то
стройности и цельности в учении не было. Противоречия были хорошо видны, и сами
последователи прекрасно знали слабые места своего учения. Когда кто-то по
неосторожности или недомыслию пытался разрешить для себя какие-то противоречия,
ему задавался вопрос: «Ты что, под Виссариона копаешь?» - значит, знали, где
копать? А среди последователей того периода бытовали своего рода игрушки по
воспоминаниям своих прошлых воплощений. В одной деревне могло ходить по три
апостола Павла, по два-три Петра, кто-то мнил себя Пилатом, Таня Алыцкая была
женой Понтия Пилата, Плесин – Иоанном Богословом, кто-то даже Берлиозом из
Булгаковского романа «Мастер и Маргарита» и меня уверяли, что Виссарион это
«воспоминание» подтвердил.
Встречалось
там немало людей творческих и интересных. Были люди, которые обрастали мифами,
при этом, как позже выяснялось, мифы эти они же и создавали. Меня крутило
изрядно, люди приходили к нам толпами, мы достаточно интенсивно общались,
меньше всего мне хотелось думать и говорить о грядущих катастрофах. Мне вообще
не нравилась идея радости, которую мы должны испытывать ежедневно, при этом
зная, что все живое обречено на гибель. Как можно жить и радоваться, зная, что
все, кто тебе дорог, кого ты любишь, погибнут, а ты только своим географическим
перемещением вроде как обеспечил себе спасение? Вообще, глядя на публику, очень
разношерстную, у меня в голове вертелся один вопрос: «И вот это – передовое
человечество? Да не хочу я жить среди такого человечества! Я с тоски среди них
помру!» Последователи делились приблизительно на две категории: первая
категория – фанатики, слишком всерьез себя воспринимавшие, очень суровые,
загруженные и властно подавляющие других; вторая категория – люди хиповского
склада, кому в кайф была вся эта тусовка. Кто-то из второй категории попал в
первую, кто-то уехал, и со временем и первые стали составлять большинство.
Все
время у меня в голове держался некий образ себя: вот, все дружно, с важными
лицами, идут на вершину высокой горы. Природа вокруг становится все суровее,
серее, а я плетусь где-то в хвосте и мне все время хочется сбегать вниз, в
деревню, поплясать там с людьми, повеселиться, пива попить, а потом как-нибудь,
при случае – догнать уходящих.
Алексей:
Итак,
с самого начала нашей жизни в Общине между мной и Леной возникли огромные
противоречия. Понимал ли я, что тот образ жизни, который навязывается последователю
в общине, и которому готов был следовать я, не принимается Леной? – Безусловно!
Понимал ли, что ей плохо там жить? – Да.
Почему же я, в общем-то, приличный человек, который не совершал в жизни подлых
поступков (на всякий случай скажу: почти не совершал), готов был поступиться
желанием равноправного близкого мне человека? Вот в этом-то и надо разобраться,
так как в этом – ключ к пониманию того, что вообще происходит практически в
любой секте.
Человек
в любой секте, не важно какой, не принадлежит себе и своим близким. Сектант
принадлежит Идее, той самой Идее, ради которой он приехал в секту. Сектант –
это вовсе не самнабула, этакий зомби с парализованной волей и потухшими глазам.
Сектант – это, прежде всего, прозорливый гордец, который лучше других узрел все
беды современного устройства жизни, он - представитель передового отряда
человечества, готовый строить новое, более совершенное общество. Он готов
положить на это свою жизнь, а заодно и… ну не жизнь конечно, но, по крайней
мере, душевный комфорт своих близких. Великая цель окрыляет, отблеск
предстоящего зарева отражается в его глазах,
пепел Клааса стучит в его сердце… Да, конечно, жалко женщину, которая
рядом, да ей некомфортно, но он то знает, причем знает наверняка, что пройдет
еще совсем немного лет, и само существование человечества будет поставлено на
карту, а тут уж не до душевного комфорта своей половины, тут счет идет неподецки…
Так чувствовал себя и я. Грандиозность задачи,
тайна мистерии захватили разум, а житейские проблемы отошли далеко-далеко,
куда-то на третий план. Взывать к моей совести тогда было все равно, что
увещевать Александра Матросова, перед тем, как тот должен вот-вот закрыть своей
грудью вражескую амбразуру, мол Саня, что же ты в грязных сапогах по чистому
полу прошел, женщина ведь здесь полы мыла… Сане, честное слово, в это время
чистый пол - по барабану.
Да
к тому же я, как и любой сектант, по крайней мере, сектант секты Виссариона,
был уверен, что женщина не может поступиться комфортом ради великой цели, она ведь,
прежде всего - хранительница очага, так для нее природой заведено. Ведь учитель
сказал, что божье может воспринимать только мужчина, ибо он творец, а женщина –
ему помощница, ибо она – природа. Конечно, природу нужно беречь, природа – это
мать, но главное… главное, конечно, божье, потому что без исполнения этого божьего
и будущего не будет вообще, какой уж там комфорт. Учитель так сказал, а
сознание этому готово было поверить, (меня не нужно было в этом долго убеждать,
что было – то было). Сказались годы экстремальных нагрузок в альпинизме (у нас
поговаривали: одна женщина в группе – одна холодная ночевка, две женщины – две
холодные ночевки, три – непогода). Сказался и тот образ жизни, который
воспевался в советские годы, образ жизни
ученого, неудобного в жизни человека, бросающего на алтарь ее величества науки свое
тихое обывательское счастье. Сказался образ, который был воспет Граниным и
Стругацкими. Помните, в «Понедельнике…» герои повести изобретали для себя
дублей, для того, чтобы они сидели вместо них за столом во время домашнего праздников
и время от времени опрокидывали себе в рот рюмку с весельем. А сами эти герои в
это время занимались творчеством на любимой работе. Вот в этом, пожалуй, а
вовсе не в страхе, состоит главный крючок, на который ловится сознание
потенциального сектанта.
При
всем при том, у меня всегда было очень хорошее отношение к Лене, другой женщины
мне не надо было, просто, в какой-то момент стало не до женщины вообще.
Впрочем, наверное, здесь я не имею права обобщать. Как покажет дальнейшее
повествование, проблема взаимоотношения полов займет в общине заметное место, и
маразмов в этом вопросе будет явлено предостаточно.
Что
еще усугубило нашу семейную жизнь? Вследствие возникших в нашей семье
мировоззренческих противоречий, с годами накопилась огромная усталость. Я
думаю, будь наша семья изначально менее крепка (крепка, прежде всего, чувствами
супруги) она бы не выдержала возникших испытаний. Как не выдерживали семьи
других последователей, среди которых, поверьте, было и есть немало достойных
людей. Так вот, эта усталость подтачивала силы, год за годом, и вот эта
накопившаяся усталость, пожалуй, и является самым тяжелым итогом прожитых в
общине лет, она, а не материальные потери, так называемая упущенная выгода.
Вы,
наверное, спросите, а кто вам дал право возомнить, что именно вы лучше всего
знаете, как надо жить, кто вам дал право решать за своих детей и близких (не
обязательно супругов – есть ведь родители, друзья, родственники). А никто. Кто
дал право Александру Матросову решать, что впереди реальная амбразура, которая
решит исход боя, а вовсе не иллюзия, возникшая в его сознании? Тоже ведь никто!
Вот поэтому не оскудеет рать сектантская, и на каждого потенциального адепта
всегда найдется свой Гуру или полугурок. Да и не запретишь ведь человеку искать
что-то новое. Если бы Колумб не поплыл бы на поиски своей мечты, может быть и
Америку до сих пор бы не открыли. Одно только есть средство, которое может
предостеречь от ошибки: чуткость к другому сердцу, внимательность к тому, кто
рядом с тобой, христианское милосердие. Этого-то милосердия не хватило мне
самому, как не хватило тысячам других последователей, причем не только
Виссариона. Так что спор о слезе ребенка, начатый еще Достоевским, и сегодня по-прежнему
актуален, пожалуй, как никогда раньше.
А
страх конца света… было, конечно, и это, но не это было главное. Просто он
ускорил принятие решения, подтолкнул к переезду, побудил сделать решительный
шаг. А там все, триггер уже перещелкнул,
наступила новая жизнь. Потом, несколько лет спустя, именно этой решимости долго
не хватало, чтобы вернуться обратно, в мир, так как мосты уже были сожжены, их
нужно было мостить заново. И сожжены мосты были не из-за материальных проблем,
а из-за того, что я решил, что этот мир
скоро перестанет существовать. Я согласился с этим, и вместе с тем,
согласился отречься от своего прошлого. Это было самое настоящее предательство.
Это было предательство моего прошлого, меня самого в этом прошлом, людей,
которые меня раньше окружали и сделали мне много доброго. Это прошлое долго
потом не пускало меня обратно. И сейчас, когда пишутся эти строки, во мне словно какая-то рана зарастает, долго и мучительно. Из моего прошлого
возникает мостик в мое будущее. Но это сейчас. А тогда, в 1994-м я начинал свою
жизнь в общине.