Hе pассказывайте свои сны. Вдpуг к
власти пpидут фpейдисты?
С. Лец
Алексей:
Для того чтобы
понять, что происходит, нужно постараться разобраться, а с чего собственно все
началось? А началось все с детства. Ведь все мы родом из детства. А детство у
нашего поколения было советское. С пионерскими горнами, линейками, бдительной
опекой наших старших товарищей – комсомольцев. С идеалистической верой в
прекрасное коммунистическое далЁко, в идеалы, воспетые в моральном кодексе строителя
коммунизма. Были, конечно, и в нашем детстве, как и во всей стране, отдельные
недостатки, о которых поговаривали полушепотом, но в целом, перспективы нашего
будущего существования прорисовывались довольно радужными. Так я и рос –
достаточно идеалистическим молодым человеком, воспитанным на книгах Каверина, Фенимора Купера и Стивенсона, а чуть позже Липатова и
Н. Островского. Советский Союз был заботливо окружен от всяческих невзгод железным
занавесом. Это там, за занавесом, были террористы и забастовки, катастрофы и
экономические неурядицы, в нашей же стране, как и в моем детстве все
происходило стабильно и без особых потрясений. Правда мой отец (который работал
каким-то начальником на крупном оборонном заводе) все чаще приходил домой в
мрачном расположении духа и на чем свет стоит ругал каких-то гадов, «которые
всю экономику развалили». Да еще сливочное масло стало продаваться только по
талонам – 400 грамм в месяц на человека. А еще и перспективы построения
коммунистического общества почему-то стали отдаляться…
В высшее учебное заведение я поступил в
1982-м году – в год смерти Леонида Ильича
Брежнева. Тогда уже давно все посмеивались над маразматичным генсеком,
но в тот момент было не до смеха. Всех томила тревожное ожидание перемен. Помню,
ко мне подошел мой товарищ по институту, такой же, как и я, недавний выпускник
школы.
- Ну че, давай митинг организуем!
- Какой?
- Ну, что мы, мол, поддерживаем.
- Что поддерживаем?
- Ну, я не знаю…
Останки Леонида Ильича предали земле без
нашей поддержки на митинге, при этом гроб на глазах у всех телезрителей
совершенно непотребным образом уронили в могилу, и началась эпоха смены генсеков, которые стали умирать с
завидным постоянством, до тех пор, пока весной 1985 года не пришел к власти
Горбачев со своей перестройкой.
Казалось, что этот добрый фей, как по мановению волшебной палочки
раскупорил шлюзы, сдерживавшие до поры до времени море скрытой разоблачительной
правды, и мощные потоки гласности хлынули изо всех щелей, размывая иллюзии о
безмятежном существовании нашего государства. Я стажировался
студентом-четверокурсником в одной из лабораторий Института Ядерной Физики, и
мы с коллегами все вместе слушали по радио в прямом эфире трансляцию с XVII-го съезда КПСС с отвисшей от неожиданности
челюстью.
Это было чудесное время. Свежий ветер
перемен и гласности, казалось, наполнил паруса нашего изношенного
корабля-государства с допотопной для конца XX-го века экономикой, и он, наш корабль, вот-вот должен будет поплыть
вперед, догоняя развитые страны. Оказалось, что у нас нет врагов в мире, нас
всех, в лице Михаила Сергеевича Горбачева, в этом мире любят, а наша страна –
уже не империя зла, что «главное нАчать, а процесс уже пошел…». Мы на работе
выписали почти все толстые журналы и зачитывались Граниным, Приставкиным, Искандером,
не говоря уже о Пастернаке и Оруэлле, которых можно было уже прочитать в
журнале «Новый мир» а не в самиздатовских распечатках.
Чуть позже, оказалось, что все не так
безоблачно. Неповоротливая экономика все не как не хотела перестаиваться, на полках
магазинов стали исчезать товары, возникли межнациональные конфликты, и не
где-нибудь «за бугром», а в нашей стране – в Нагорном Карабахе, в Средней Азии,
где готовы были сцепиться между собой киргизы с узбеками. А шахтеры стуком
своих касок об асфальт ознаменовали начало эпохи экономических потрясений.
На этом пестром фоне смеси надежд,
перемен и разочарований стала формироваться новая идеология. Точнее старая,
коммунистическая идеология распалась на куски, и ее место заполнило множество новых и непонятных
течений. Вся эта гремучая смесь новых идей варилась и в моих молодых мозгах.
Мир внезапно обрел необычайную глубину, и ум усиленно пытался это все
осмыслить. К этому времени мы уже поженились с моей супругой и многие вопросы
интересовали нас почти в равной степени. Если поковыряться в моей тогдашней
башке, то, наверное, можно было бы наковырять весьма забавную смесь
православия, буддизма, Ивановства и Кастанеды. Неискушенный в вопросах религии
и философии ум никак не мог это все систематизировать, соизмерить, сознание
цеплялось то за одну, то за другую картину мира. Попутно мой мир наполнился
вдруг массой новых ощущений. Чакры, потоки энергии, молчание сознания – все это
приобрело вполне реальные состояния, перестало быть какой-то абстракцией.
Иногда меня посещали состояния эйфории и полета, иногда потоки энергии были
настолько сильны, что я не в силах усидеть дома, бежал в близлежащий лес,
раздевался и нырял в сугроб. К тому же я каждый день обливался на улице ледяной
водой. Эти состояния весьма тревожили мою супругу, она с нескрываемым скепсисом
относилась к моим «энергетическим заморочкам». Жили мы с ней очень трудно, не
смотря на обоюдные сильные чувства друг к другу. Я не имел с детства стереотипа
нормальной семьи. Для меня, как и для моего отца – выходца из таежной деревни,
сумевшего сделать военную, партийную, а в последствии и производственную
карьеру, семья была чем-то вроде тыла, гавани, где усталый корабль мог
передохнуть от невзгод и переждать непогоду. То, чем живет моя супруга, ее
тревоги и чаяния, меня интересовали тогда мало, да у нас и не было навыка
взаимного объяснения и договоренности. К тому же я занимался наукой, а это
занятие предполагает фанатичную приверженность к предмету своего поклонения.
Работал я много, по 10 - 12 часов в день,
и на семью у меня оставалось совсем немного времени и сил. Основное свободное
время заполняли мои новые увлечения – встречи со знакомыми агни-йогами, чтение
книг и посещение каких-нибудь академгородковских тусовок. Если это вызывало наш
обоюдный с супругой интерес, то выходило как-то сносно, если же наши интересы с
супругой расходились, например, ей не хотелось идти на какую-нибудь встречу, и
она просила остаться меня дома, возникали конфликты.
А в стране тем временем стали нарастать
серьезные и драматические перемены. Я был в Фанских горах в тот момент, когда
случился переворот 19 августа 1991 года.
(Я почти 10 лет серьезно занимался альпинизмом, имел в активе восхождения
почти самой высшей – 5Б категории сложности). Обо всем произошедшем в стране я
узнал только лишь несколько дней спустя и все что было связано с переворотом
имело для меня почти нереальный
смысл. Несколько лет спустя один мой
знакомый тувинец-экстрасенс раскрыл мне мистический смысл всего произошедшего.
- Леша, вспомни, когда был переворот?
- 19 августа 1991 года.
- Вот именно! Переворот! А если
перевернуть эту дату, что получится? Три направленные вниз стрелы и число 666 –
число дьявола!
Кстати, свою проповедническую
деятельность Виссарион начал как раз накануне переворота – 18 августа того же
1991-го года, но тогда я это еще не знал. А тогда, в 1991-м, действительно
казалось, что дьявольской рукой был открыт ящик Пандопы, из которого на нашу
страну полились небывалые потрясения. Апофеозом всего этого стал расстрел из
танков Белого дома. И все это в прямом эфире непрерывно транслировало CNN, так сказать «конец света в режиме on line». У меня до сих пор перед глазами стоит эта картинка – танки с
набережной Москвы-реки прямой наводкой расстреливают парламент. В тот момент
казалось, что апокалипсис – это реальность, и мы находимся в начале этого апокалипсиса.
До танкового расстрела был еще распад СССР и начало Гайдаровских
реформ. Накануне повышения цен полки магазинов зияли зловещей пустотой. Смели
все, даже традиционные спинки минтая. Дети и животные никак не могли наесться,
казалось, все жутко боялись голода. У десятков миллионов людей в одночасье
вдруг ушла почва из-под ног. Цены рвались вверх, годовая инфляция составила
1500%. На работе мы слушали заверения Бориса Ельцина о том, что надо
"потерпеть ше-есть во-осемь месяцев. Только ше-есть – во-осемь месяцев. И
все будет норма-ально…»
Между тем месяцы шли, а до «нормально»
было еще очень далеко. Собственность целой исчезнувшей страны, которая вдруг
оказалась «ничьей» стали делить все кому ни лень. Этот процесс, странным
образом коснулся и меня. На балансе нашего институтского комитета комсомола
числился японский телевизор и видеомагнитофон – серьезная ценность в ту пору.
Комсомол как таковой приказал в какой-то момент долго жить, и вот эта самая
ценность оказалась как бы ничья. Узнав об этом, я немного подсуетившись,
добился того, чтобы эта аппаратура перешла в собственность кружка по изучению
английского языка, на котором мы с ребятами, для того, чтобы получше изучить
английский смотрели фильмы без перевода на русский язык. Кстати говоря, многие из того кружка
продолжают и поныне совершенствовать свой английский в странах отнюдь не
ближнего зарубежья. Конечно видик – это не завод, но думаю, что и на том уровне
происходило примерно также. Главное – было оказаться в нужное время в нужном
месте с нужными людьми и не сидеть сложа руки. Эти немногие и оказались
собственниками богатств исчезнувшей страны, большая же часть, в силу ли
недомыслия, в силу ли излишнего романтизма оказались не у дел.
Жили мы с семьей крайне бедно. Денег
катастрофически на жизнь не хватало, все научные учреждения оказались за гранью
выживания. На ученом совете наши руководители непрерывно обсуждали перспективы
получения какого-нибудь очередного научного гранта, наполовину
финансировавшимся правительством России, наполовину – Америки. Особенно трудно
стало жить в 1993-м, когда я «купил» квартиру. В кавычках – потому что
стоимость ее была намного ниже рыночной, но, тем не менее, очень ощутимой. Я
был молодой и ценный кадр, и институт таким образом поощрил мою научную
деятельность. В результате мы с семьей (двое детей) оказались в собственной
двухкомнатной хрущевке и почти без средств к существованию, поскольку в
качестве оплаты кредита стала уходить большая часть и без того маленькой
зарплаты. Как мы выкручивались? Когда становилось совсем трудно, я торговал
клюквой, которую сам насобирал в больших количествах в Томской тайге. Продавали
свои ваучеры, обменивая свою часть положенных нам производственных фондов
некогда великой державы на кусок хлеба для своих детей. В конце концом я не выдержал и пошел к
своему начальнику «жаловаться на жизнь».
Я объяснил ему свою ситуацию, и тот предложил мне: «А давай ты съездишь на три
– четыре месяца в Америку, денег заработаешь, за кредит рассчитаешься. Нам как
раз нужен там представитель». Дело в том, что наш Институт Ядерной Физики
принимал участие в американском проекте строительства большого сверхпроводящего
коллайдера, аналогичному тому, который сейчас работает в Европе. Только тот
проект был еще более амбициозным. Я уже засобирался ехать за границу, но тут
правительство США прекратило финансирование проекта, стоимостью, сопоставимой
со стоимостью строительства еще одной атомной подводной лодки. Это оказалось непосильным бременем для
тогдашнего американского налогоплательщика.
Короче говоря, ни в какую Америку я не уехал. На этом психологическом
фоне состоялось мое знакомство с учением Виссариона.
Елена:
Мы сидели в гостях на улице Зеленой, в Новосибирске.
Это было давно – в девяносто третьем году. Мы – это я, мой
супруг Алексей (физик-ядерщик), Борис Митрофанов (его уже нет в живых) - хозяин
дома лет шестидесяти, доцент кафедры философии НГУ (читал студентам курс лекций
по диалектическому материализму) и еще одна семейная пара таких же, как
Алексей, сотрудников НИИ Новосибирского Академгородка.
К моменту нашей встречи Борис оставил работу и собирался переезжать в Курагино.
Все мои собеседники уже поверили, что в Минусинске происходит нечто,
соизмеримое с пришествием Христа. Я не верила. Все пыталась понять и задавала
вопросы, поскольку ни книги, ни видеозаписи не произвели на меня ошеломляющего
впечатления: и книги написаны коряво, и видеопроповеди мне показались
отрежессированными, и слова – заученными, и жесты – поставленными. Да и вообще
– мелко все как-то.
А вот люди на Зеленой мне показались интересными. И возникло стойкое ощущение,
что каждый из них гораздо умнее, сильнее, тоньше и талантливее даже, чем все
это месиво из моралей и философий под названием «Последний завет» и очередной
«Христос», едва овладевший родной речью. Вот это чувство не покидает меня до
сих пор; каждый раз, когда вступаешь в беседу не с последователем, а с
человеком и вытаскиваешь на поверхность его личную историю, его судьбу...
А тогда мы много спорили, и я не унималась:
- А вы не боитесь ошибиться?
- Учитель сказал... не надо бояться ошибок, - ответил Борис.
- А почему я должна доверять вашему учителю? – Ему выгодно так говорить.
Евангелие-то меня предупреждает: « бойтесь...»
- Евангелие написано людьми, а людям свойственно ошибаться и искажать, -
разговор съехал на привычные рельсы.
- А кто не ошибается?
- Истина.
- Что или кто есть Истина?
- Учитель.
- А кто учителю сказал, что он – Учитель?
- Лена, - прервал меня Борис,- я вижу, что ты все пытаешься понять умом, а
здесь логика неприменима. Съезди и посмотри.
Я согласилась. В любом случае это было необходимо. Хотя бы для того, чтобы
лучше понимать своего мужа. С момента первой встречи с вестью – так это тогда
называлось – он сильно изменился. Мы совершенно перестали понимать друг друга.
И чем больше говорилось о том, что Бог есть любовь, что нужно любить людей, мир
вокруг, тем меньше ее, любви этой, я видела: муж стал жестче и отстраненнее,
холоднее даже. Он замкнулся в себе и мало разговаривал. Все, что я могла тогда
– биться в эту стену отчуждения, не имея никаких критериев, аргументов, не имея
никакого опыта. Слово секта для моего, тогда почти атеистического сознания,
мало что объясняло. Привычная логика не справлялась, исторический опыт
отметался полностью, авторитетов не существовало - стена...
* * * * *
Дело в том, что уход в глубины душевных поисков
начался давно, году в 1989-м, когда Алеша попал на первые собрания рериховцев
города Новосибирска, и кое-что из
предыстории стоит рассказать. Все продолжались духовные эксперименты Алексея,
он становился замкнутее, жестче. При этом он говорил о каких-то своих особых
состояниях, которые никакими словами не опишешь. Погоня за этими состояниями
стала идеей фикс. Короче – духовный кайф стал целью. Перешел на вегетарианство,
пока обычное: с рыбой, с молочными продуктами. Семья тоже перешла на
вегетарианство, поскольку готовить мясную пищу, которую он не ест, стало
неудобно. Но мясное мы при случае потребляли. И отказываться от него совсем не
собирались.
Отсутствие моего интереса к «духовным поискам» мужа не
объясняется только наличием детей или страхом и скукой. У меня тоже эти поиски
были. Мне было «холодно» в буддизме, не хватало обычной человеческой теплоты, а
когда я прочла, что любовь между мужчиной и женщиной – лишь ступень, которую
необходимо переступить, мне стало не по себе: ведь когда-нибудь мой муж
переступит меня, как ступень. Я точно понимала, что мне – не туда.
В тот период я не давала себе
труда разбираться в философской несостоятельности рериховского учения. Чисто
интуитивно оно мне не нравилось: мне не нравился язык Елены Рерих, мне не
нравилась нескромность художника Рериха, который при жизни создавал общества
своего имени. Мне не нравились фильмы о Святославе Рерихе, где безнадежно
старый человек говорит набор банальностей, а рериховцы видели в этом какой-то
сакральный смысл.
В 1993 году, когда сын подрос, мы поехали на Алтай в гости к знакомым
рериховцам. Эта поездка отрезвила даже Алексея, он разочаровался в этом учении
– он не хотел жить жизнью, которой жили наши знакомые. Об этом можно и нужно
рассказать подробнее, поскольку поездка стала некоторой репетицией дальнейшей
нашей жизни.
Семья, в которой мы гостили,
была большая. У них уже тогда было трое детей. С супругами Скакальскими мы
познакомились еще в 1990 году, на рериховских тусовках. Тогда наше общение
походило на дружбу: было радушие, было много смеха, много разговоров не только
о Рерихах. А летом 93-го мы попали совсем к другим людям: жесткость в
суждениях, нарочитый аскетизм, бесхозяйственность и даже неряшливость.
Дорога на Алтай заняла почти
сутки. Мы доехали до Паспаула около 8 часов вечера, а затем прошли около
Утром мы ужаснулись нищете и
убогости жилища. Все было неудобно. Домик маленький, без электричества, под
полиэтиленовой пленкой, на веранде стояли печь-СВЧ и стиральная машина–автомат,
но на дворе не было ни колонки, ни колодца. За водой ходили на родник, по
грязной мокрой тропке, и грязь с этой тропинки тащилась в дом. Кухня была на
улице. Навеса над нею не было, а печь, на которой готовили, не имела даже
намека на трубу, и дымила во все стороны. Сначала, мне показалось, что ребята
недавно переехали и просто не успели обустроиться. Я попыталась помочь им в
этом, первым делом мы с ребятишками выложили тропинку к роднику камнями. На что
хозяин дома заметил, что где женщина, там тяга к комфорту, а это недуховно и
искусственно. И вообще, женщине в духовном развитии отведена ограниченная роль
- помогать мужчине. Меня покоробили эти суждения, но спорить я не стала. Хотя
стало понятно: они не просто не успели обустроиться, они и не собирались этого
делать.
В очередной раз, когда в
качестве дров мне была предложена спиленная черемуха, я со слезами на глазах
соорудила трубу (теперь мне понятно, почему слезоточивый газ называется
«Черемуха»), этим я снова навлекла на себя ворчание хозяина по поводу тяги
женщины к комфорту.
Марина с мужем была не во всем
согласна, но в ее голове тоже хватало «тараканов»: вечерами мы сидели на улице
под открытым небом, и Марина учила меня отличать спутники от НЛО, при этом она
постоянно говорила о грядущих переменах на Земле, о катаклизмах, переходе в
какое-то четвертое измерение. Короче, после бесед с Мариной я стала опасаться
звездного неба, в которое до этого часами могла смотреть и любоваться без
всякой зауми. Однажды я спросила Марину: «Тебе не страшно жить этакой
Кассандрой?» - она ответила, что с этим уже ничего нельзя сделать, просто она
все знает. Как-то я заметила, что раньше у них в семье чаще смеялись. Марина
спросила меня: «А где ты видела смеющегося йога?» Тогда мне стало совершенно
ясно, что я – не йог, и вряд
ли йогнусь в обозримом будущем. Я всегда слишком любила смеяться, и никакая
духовность не могла меня заставить отказаться от этого удовольствия.
Жили мы в Салганде дней десять. Бродили по
окрестностям, любовались красотами Алтая. Общались со Скакальскими и другими
рериховцами, общались с местными жителями. Рериховцы создавали впечатление
нездоровых людей. Говорили торжественно и важно, ничего конкретного не делали,
ждали какого-то потока, для того чтобы начать любое дело. А местные жители их
окрестили просто - «неработь», и тоже задавались вопросом: «Они что, больные?
Вот не пьют, не курят, и… не работают. Живут как бичи».
Уезжали мы с Алтая с облегчением,
понимая, что жить на Алтай мы не поедем.
После рождения сына институт, где работал Алексей,
предоставил нам возможность получить квартиру, но социализм уже закончился, и
за эту квартиру нам пришлось платить, пусть не рыночную, но очень ощутимую для
нас цену. Вернувшись с Алтая, мы начали готовиться к переезду. Сделали ремонт,
и въехали в новое жилище. Расставили все по местам и начали жить.
Необходимо заметить, что был
1993-й год, время, когда цены росли быстрее зарплат, и в экономике царил
первобытно дикий хаос, жизнь была очень нервной, небезопасной. Перспектива
плохо просматривалась. В Академгородке существовало в то время множество
духовных учений, и люди метались из одного учения в другое, плюрализм в
вероисповедании доходил почти до абсурда: до обеда – православный, после обеда
– буддист, к полуночи – суфий.
Многие научные сотрудники были вынуждены отказаться от любимого дела и, чтобы
как-то жить, занимались коммерцией. Кто-то не видел для себя такой возможности,
для них переход в коммерцию означал измену себе, своим идеалам. Таким был и
Алексей. Занятие торговлей, коммерцией для него было невозможным. Но и выживать
становилось все труднее. Необходимо было либо что-то менять, либо терпеливо
ждать перемен к лучшему.
С весны в Алексее происходили
перемены. На исповеди священник «расколол» его в пристрастии к Рерихам и
Блаватской. Сделал ему предупреждение и чуть не лишил причастия. После этой
исповеди Алексей больше в церковь не ходил. Поездка на Алтай отвернула его и от
Рериховского движения. Налицо был духовный кризис. Трудности на работе,
нестабильность в экономике, бедность – все только добавляло нервозности. Но
образ сильного мужчины-кормильца требовал определенного поведения и
соответствия. Духовные искания не прекращались, Алексей продолжал общаться с
«духовно ищущими» людьми и вот в августе, в самом конце, он вернулся с работы
совсем другим. После работы он побывал на встрече с Сергеем Чевалковым –
представителем учения Виссариона. Тогда Сергей Чевалков по терминологии
Виссариона «нес весть», хотя он нес не Бог весть что.
Алексей пришел потрясенный и с
порога заявил, что в Минусинске происходит событие планетарного масштаба, там
осуществляется второе пришествие Христа. Виссарион (а в жизни – неудавшийся
художник Сергей Тороп) олицетворял собой нового мессию. Для меня было
очевидным, что это все – очередное духовное словоблудие, собирающее народ за
очередным вождем. И первое, что я сказал Алексею, когда он мне сообщил
потрясающую новость: « Слушай, в ноябре в Америке слет «христов» будет, твой то
поедет?» Алексей обиделся. Но я еще не понимала, что все это для меня означает.
А в доме появились книги
Виссариона, его фотографии, видеокассеты и аудиозаписи проповедей. Мне очень не
понравилась внешность Сергея Торопа. Внешне он не был похож на Христа, хотя
очень старался. Можно сказать, конечно, что я не могу судить о том, как
выглядел Христос, но то, что этот на Христа не тянет, было очевидным. Как-то не
хватало в нем элементарной грамотности, а не то чтобы какого-то Божьего
откровения. Слишком примитивным мне он показался. И на Истину он не тянул, хотя
претендовал именно на это. Он был страшно косноязычен. Создавалось впечатление
плохой режиссуры и плохой актерской игры.
Между мною и мужем встала стена. До него невозможно было
достучаться. Я пыталась как-то убеждать, говорить, пыталась пробиться к живому
Лешке, не выходило - стена. Мы, молодые, сильные, умные жили так, как будто в
семье кто-то умер. У меня было состояние, как будто со мною вот-вот разведутся.
Алексей приходил поздно вечером, делал какие-то свои дела и ложился спать рядом
со мною, надевая наушники и слушая на ночь проповеди Торопа.
А я первым делом залезла в словарь греческих имен и
вычитала, что имя Виссарион никогда не означало «жизнь дающий», а значит оно «В
лесу живущий». Но такие «мелочи» и невежество Торопа почему-то никогда не
смущали его последователей. Сентябрь 93-го года был очень трудным. Стена,
стоявшая между нами, изматывала страшно. Мы пришли однажды в гости к
рериховцам, где была некая Нина, очень импонировавшая Алексею своей
«просветленностью», и она подтвердила информацию из «Обращения Высшего разума
вселенной» о грядущих катастрофах. Надо сказать, что это обращение стало
основой пугалок Торопа о конце света. Муж вышел с этой встречи почти черным.
Видимо страх конца света так был буквально воспринят, что ни здравый смысл, ни
логика не могли его заставить пересмотреть информацию критически.
Алексей:
Весной 1993-го года произошло событие, которое оказало
серьезное влияние на мои духовные поиски. Я исповедовался в православной
церкви. Мы с Леной были крещены в православном храме уже в зрелом возрасте. И
сейчас и тогда я не могу себя назвать православным верующим в полном смысле
этого слова, но христианские ценности мне всегда были близки и понятны, да и в
храме мне иногда очень хотелось бывать. Помню, на исповеди священник публично
отчитал меня за связь с учением Рерихов. Это было очень неприятно. Прекратить
контакты с рериховцами мне не хотелось, так как среди них были симпатичные мне
люди. В православный храм я, таким образом, ходить уже не мог, так как не
хотелось врать священнику. Я оказался как бы в духовном вакууме. Летом была
поездка на Алтай, которая оставила сложное впечатление. Мы гостили у наших
хороших знакомых-последователей учения Рериха. Бросилось в глаза подчеркнутое
убогость их существования, (хозяин дома отказался, например, подключить к дому
электроэнергию, хотя принципиально это несложно было сделать), нежелание
хозяина заниматься обеспечением своей семьи, его ожидание скорых катаклизмов.
Забегая вперед, скажу, что во время октябрьских событий 1993 года в Москве у
наших знакомых сгорел дом, говорят, что из-за сильных переживаний и сочувствия
хозяина защитникам «белого дома».
В августе 1993 года я
познакомился с Сергеем Чевалковым, от которого узнал о Виссарионе. Шел на
работу, увидел в вестибюле института объявление: «Лекция: «Основы миропонимания
новой эпохи – эпохи добра, любви и света». Докладчик к.т.н. Чевалков С.Б.». Еще
подумал тогда: «Еще один Клизовский», но сходить все-таки решил. Дело было в
понедельник, в четверг я об этом вспомнил и после работы пошел на очередную
встречу (они проходили каждый день). Пришел. Сел. Присмотрелся к докладчику.
Прислушался к своим впечатлениям от него. Невысокий мужчина, возрастом за сорок
пять. Большой лоб, лицо открытое, глаза умные. Волны, которые от него исходят,
весьма приятны. Прислушался к тому, что говорил докладчик. А говорил он вещи
совершенно невероятные. О грядущем в недалеком будущем драматическом изменении
на Земле, о том, что необходимо делать, что бы выдержать эти изменения. О том,
что сравнительно недалеко от Новосибирска, на юге Красноярского края в особой
энергетически активной точке Земли создается община людей, которые стремятся
жить по совершенно иным законам, отличных от тех по которым привыкли жить люди. Говорил о том, что сейчас
на Земле живет новый Мессия, и имя у него новое – Виссарион, что означает
«Жизнь дающий». Виссарион – новое воплощение Христа. Он призван, спустя две
тысячи лет после своего первого пришествия, объединить различные вероучения и
заложить начало единой религии и единой веры. Надо сказать, что новую
информацию я воспринял сперва
нейтрально, хотя и не без интереса. Дома я рассказал о встрече супруге и
предложил сходить в следующий раз вместе. Лена отнеслась к этому весьма
скептически. На следующий день я снова пошел на встречу. Там я познакомился
поближе с потенциальными последователями идей Виссариона, обменялся с
некоторыми из них телефонами, познакомился с самим Сергеем Чевалковым...
Об учении Виссариона я судил
поначалу по впечатлениям от общения с Сергеем. Сергей производил впечатление
открытого, располагающего к себе собеседника. В последствие наше знакомство
переросло почти в дружбу. Сергей уехал и оставил после себя кое-какую
литературу и видеокассету с записями телепередач с участием Виссариона.
Какое-то время спустя мне удалось ее посмотреть. Помню, я и еще несколько ребят
шли к моему знакомому, у которого был видеомагнитофон. По дороге я задавал себе
только один вопрос: «Он или не Он?» Пришли, поставили кассету - пошли первые
кадры. Симпатичный молодой человек в красном хитоне, негромкий голос, неторопливые
манеры и глаза - очень глубокие глаза! Казалось, в них отразилась вся
вселенная. Меня как током ударило «ОН!». В принципе в эту секунду я и сделал
свой выбор. Наверное, так влюбляются с первого взгляда. Остальное было уже не
очень важно. Помню из той кассеты еще только его картины и интервью
Минусинскому телевидению, в котором он упомянул о грядущем атомном взрыве в
Неваде в начале нового тысячелетия, и о том, что Землю в недалеком будущем
засыплет песком, а крупные города провалятся в карстовые пустоты.
Почему я поверил Виссариону, поверил в его
предсказания? Наверное, потому, что был готов в них поверить. А еще меня влекла
тайна, мистерия, необычная глубина всего происходящего.
После просмотра идти домой было довольно далеко, шел я пешком и пришел уже за полночь. На пороге выдохнул: «Ленка, это –
Он!»… Лена отнеслась к этому резко
отрицательно.
Мои дальнейшие действия и поступки диктовались логикой
следования новому учению. Мой мир изменился, в нем поселился парень в красном
хитоне. Я делал привычные дела, но на заднем плане моего сознания все время
стучало: «Он уже пришел, он уже пришел!» Я понимал, что причиняю порой
неудобства и даже боль супруге, но следование новой идее захватило меня. Я
считал это наиболее важным на тот момент в моей жизни. Даже занятие моей
любимой физикой стало неинтересным. Какая там физика – Христос на Земле!...
Елена:
До сих пор смутно помню, как мы жили до января 1994
года. Напряжение росло, размежевание только увеличивалось. Где-то в конце
ноября 93-го года мы и были в гостях у Бориса. Я полемизировала с Борисом по
многим вопросам так называемого учения Торопа, но полемики не получалось: любой
вопрос, который я задавала и который, как мне казалось, обнаруживает слабости
доктрины, не ставил Бориса в тупик. Все имело универсальное объяснение: «Ты все
неправильно поняла».
Новый год мы встречали у родителей, и пошли в гости к
моей подруге, нашей однокласснице. К тому времени она прошла десять сеансов
лечения у какого-то экстрасенса. Увидев у нас книгу Торопа «Последний завет»,
она взяла ее посмотреть. Не раскрыв эту книгу, только взяв в руки, она
буквально выдохнула: «Я еду в Минусинск с вами». А у меня все внутри
оборвалось: «И ты…». Самое интересное, что этот самый «Последний завет» тогда
целиком прочла из них только я. Мне они говорили, что им и так хорошо,
проповедей и записей достаточно.
* * * * *
Нас было девять человек из
Новосибирска. Двое переезжали в общину совсем, трое ехали повидаться с Истиной,
а четверо, так – из любопытства. Был очень холодный февраль 94 года. Мы прибыли
в Абакан рано утром московским поездом. Дождавшись первых автобусных рейсов на
Минусинск, поехали сразу на гостевую квартиру. Нас встретили довольно
прохладно, напоили пустым травяным чаем под аккомпанемент проповеди, а затем отправили
в центр на беседу с учителем. В центре толпилось много людей. Все ждали,
беседовали, спорили. У меня разгорелся спор с Таней Алыцкой. Она твердила: «Ты
не думай, ты верь». А у меня в голове все вертелось: «Тебе хорошо – ты там
пела, и здесь поешь, а я всю жизнь думала. Писала. Анализировала. Мне-то как
свою жизнь перечеркнуть?!»
Вдруг все замерли, и вырвался странный звук. Как будто
все в унисон ахнули – вошел Виссарион. Он быстро прошел в комнату для приема
гостей, и встречи начались. Мы попали первыми. Зашли все вместе, сели на пол в
углу, помолчали, и меня прорвало.
- Что есть ложь во благо?
- Неправда, - мягко поправил Виссарион.
- Ну, неправда, ладно...
- Вот, приходит к твоему сыну Дед Мороз. Ты же не
говоришь ему, что это сосед, дядя Вася.
- Так это же игра! Сказка!
- Но – неправда же!
- Есть же грань между игрой и неправдой?!
- Это все – слова, - ответил Виссарион, и спорить
расхотелось, хотя и удовлетворения ответом не было. Мы помолчали, и я снова
стала спрашивать.
- Умолчание есть форма лжи?
- Нет.
- Есть ли пути к Богу кроме тебя? (уж очень мне все не
нравилось)
- Ты понимаешь, что Учителю нельзя задавать такие
вопросы? - вступил Вадим Редькин.
- Нет. Не понимаю, потому и спрашиваю.
- Нет, - сказал Редькин, - других путей нет.
- Если вдруг все человечество опомнится и уверует в
твою истину, им что, ехать сюда?
- ДА ВЫ ЧТО!? – хором воскликнули Виссарион и Вадим -
нет, конечно!
- А что им делать? Они же все погибнут.
- Этого не произойдет, – многозначительно сказал
Виссарион.
И непонятно было до конца, чего не произойдет – не
приедут или не уверуют? Или не погибнут? Уточнять было уже неудобно, поскольку
кроме меня там сидели люди с вопросами, и мне всем видом было показано, что
полемики уже достаточно.
А он тем временем произнес фразу, которую я запомнила:
«В тебе много битого стекла, но есть и свой алмаз. Ищи его». Потом, лет через
шесть мне эту фразу повторила слово в слово одна рьяная последовательница. Она
ее начала, а я закончила, правда адресатом
этого пожелания на этот раз была она сама. Меня нисколько не удивило подобное
совпадение. Скорее – позабавило.
Мы сидели на приеме минут сорок –
всех волновало будущее самых близких людей, не принявших Виссариона. А вопрос
ставился им очень жестко, поверишь – будешь жить; не поверишь – погибнешь. Вот,
собственно, и вся свобода выбора. На наши, очень похожие вопросы Виссарион
отвечал одинаково (кстати, это всегда настораживало, на сходные вопросы он
отвечал как по писанному – не меняя порядка слов в предложениях). «Чтобы помочь
тонущему в болоте, нужно самому стать на твердую почву». И снова всплывал
вопрос: как из гнилого и тонущего в болоте мира наши, уже немолодые, родители
все шлют и шлют переводы, посылки своим твердо стоящим детям?
Но сейчас не об этом. Беседа
закончилась, а вопросов стало не меньше:
- Почему во время беседы возникает ощущение, что тебя
выпороли, как школьника?
- Что он делает с людьми, если они, прежде обладавшие
хорошей дисциплиной ума и мысли, покупаются на словоблудие, теряют критичность
и не замечают очевидной подгонки фактов под теорию?
- Да кто он такой!?
Короче, жить стало не легче.
А мы уже шли по улице, молча. Приехали в гостевой дом
и... захотели оттуда сбежать. А все потому, что нам захотелось есть и мы робко
попросились на кухню. На это нам достаточно жестко было сказано, что прием пищи
в общинном доме (а гостевой дом таковым являлся) происходит два раза в день – в
полдень и в семь вечера. Затем нас подвели к уставу общинного дома и
ознакомили. Я пришла в ужас: казарма! Тюрьма! И захотелось бежать назад, до
поезда...
Но есть хотелось больше. Мы
приехали рано утром и, кроме утреннего чая, ничем не подкреплялись весь день.
Кое-как объяснив это хозяйкам гостевой квартиры, мы все-таки добились
разрешения проникнуть на кухню. Дружно разогрев свою еду, мы молча поглотили ее
и тихо побрели в отведенную нам комнату. Дел особых не было, и родилась идея
прогуляться. Какая-то невыносимая тяжесть давила и буквально гнала нас подальше
отсюда. Мы вышли в темный двор и долго решали, куда пойти... Пошли на свет – к
ларькам. Купили бутылку пепси, сигарет, шоколадку и, почти не сговариваясь,
вернулись в подъезд дома, где гостили. В квартиру идти не хотелось. Мы нашли
пролет между этажами почище, стали в кружок, плечо к плечу и... под
истерический хохот распили пепси из горлышка, передавая ее по кругу и заедая
шоколадкой. Мы хохотали долго, до слез, впервые оказавшись в такой идиотской
ситуации. И наше распитие пепси-колы в подъезде было, пожалуй, не самым
идиотским событием на этот день. (Кстати, из гостевой квартиры разносился такой
крутой тяжеляк, то ли Кинчев там пел, то ли «Парк Горького», и как-то не
вписывались благостные тетушки в музыку их сыновей-подростков).
Был еще другой день... проповедь, интенсивное общение
с людьми, мероприятия... Я поняла, муж уедет сюда в любом случае. И все
решалось только для меня, ехать – не ехать.
Окончательно мы приехали сюда уже в мае 94 года.
Алексей:
Холодное
февральское утро. На улице почти тридцатиградусный мороз. Поезд прибыл в Абакан
очень рано, поэтому какое-то время ждали на вокзале. Немного погодя добрались
до Минусинска. Сразу направляемся в гостевую квартиру на улице Гагарина.
Старшая по дому, ее звали Ира, была несколько ошарашена таким количеством
людей, но быстро взяла ситуацию под контроль. Нас провели на кухню и ознакомили
с правилами нахождения в гостевом доме. То нужно, это нужно, то нельзя, это
нельзя. В общем, довольно сурово. Меня это ни капельки не смутило, надо так
надо. Есть особенно не хотелось. Попили чаю, передохнули и отправились в старую
часть города, туда, где специально для встреч Виссариона с гостями была
арендована двухкомнатная квартира.
Приехали, нашли квартиру. В большой комнате
размещаются пришедшие на встречу люди. Виссарион ведет прием в маленькой
комнате. На приеме еще никого нет, мы
первые. Вскоре пришел Сергей Чевалков, который в то время был старостой общины,
и мы стали с ним беседовать. Он подробно объяснял, что в это время происходит в
Минусинске, какие проблемы приходится решать при становлении общины и т.п.
Постепенно стали прибывать люди, которые, так же как и мы стали ожидать приема.
Они также включились в беседу с Чевалковым.
…Вдруг, на полуслове разговор прерывается. У людей
вырывается какой-то вздох… Я сидел
спиной ко входу. Поворачиваю голову и вижу, что в комнату для приема проходит
Виссарион с Вадимом Редькиным. Боковым зрением различаю нимб радужного цвета над головой Виссариона,
цвета бензинового пятна в луже воды.
Вообще то я не экстрасенс, и ничего подобного никогда не видел, а тут
вот на тебе - аура…
Какое-то время спустя нас зовет Редькин. Проходим в
комнату. Обстановка очень простая. Виссарион сидит в углу в кресле. На нем
красный хитон. На низком столике перед ним горят свечи. Рядом с Виссарионом,
чуть пониже сидит Вадим и оглядывает нас ласковым взором. Рассаживаемся на
полу. Вначале – молчание. Рассматриваю обстановку комнаты, прислушиваюсь к
собственным ощущениям. Никаких ощущений. Вообще. Даже обидно, передо мной
Христос, а я ничего не чувствую. Какой-то нечувствительный я. Вот преподобный
Сергий, когда к нему Матушка явилась, пал ниц, ослепленный Ее светом. А тут сам
Христос, - и ничего. Ну да ладно,
наверное, так надо. Немного погодя свои вопросы начала задавать Лена, потом
остальные. Вообще-то вопросов было немного, все было достаточно буднично, даже
банально. Я вопросов не задавал, только в конце беседы спросил у Виссариона,
обязательно ли сюда переезжать. На что он ответил, что, конечно же, нет, -
каждый должен оставаться там, где он видит быть наиболее правильным в данное
время. У меня как гора с плеч свалилась, поскольку ни о каком переезде я тогда не думал, а тут
вроде как можно и не переезжать.
После встречи пошли бродить по Минусинску. Забрели в
вегетарианское кафе, которое было организовано последователями в городе. Помню,
что вокруг было очень много добрых, даже ласковых людей, и что очень хотелось
есть. Нас напоили компотом, что было весьма кстати.
Ночевали мы с Леной на частной квартире, которую купил
для себя один последователь из Риги. Там я познакомился с Витей Хлебновым, личностью,
ставшей в общине почти легендарной, и его женой Норой, а также еще с кучей
народа. Разговоры, естественно, крутились вокруг Виссариона и его миссии на
Земле, вокруг общины и тех, кто в ней живет, о
грядущих на земле катаклизмах.
На следующий день в доме культуры Минусинской перчаточной
фабрики состоялась очередная воскресная
проповедь, с которой Виссарион обращался к своей пастве, причем довольно
строгая по содержанию. Точного содержания этой проповеди я не помню, помню, что
на ней обсуждалась тема смерти. Виссарион около часа разъяснял собравшимся в
зале суть момента, затем отвечал на вопросы. Народу в зале было достаточно
много.
Я не помню всех подробностей тех уже далеких событий.
Общее впечатление – новая реальность, совсем необычная. Она манила своей
необычностью. Крыша слегка качалась. Находиться там было весьма приятно. Ты
никому ничего не должен, а тебя все любят. Кажется, у некоторых из собравшихся
сзади вот-вот, буквально на днях, вырастут маленькие крылышки. Много разных
встреч. Много новой информации. Информация касалась в основном грядущих на
Земле катаклизмов. Для большинства собравшихся здесь людей, необходимость жить
в городе и работать казалась лишь временным явлением. Вот-вот последуют
события, которые все изменят. Те, кто приехал, безусловно, дружно шагнут в
будущее, со всяческими приятными последствиями. Денег, что остались, до этого
момента должно хватить. После этого они уже будут не нужны. Нужно просто всех
любить. И все. Остальное приложится. Христос на Земле. Аминь!
Мне запала в память одна встреча в Минусинске. Я
познакомился с одной женщиной. Ее звали Женя Судова. Сама она приехала сюда с
ребенком из Москвы. Поселилась на улице Подсинской, в общинном доме. Ее
родители вскоре приехали следом и насильно забрали у нее ребенка обратно в
Москву. Женя не выглядела несчастной,
хотя видно было, что ей очень непросто. Уезжать в Москву она не собиралась,
хотя ребенок был еще совсем маленький. Она выбрала жизнь рядом с Истиной. Это
было для нее больше. Вокруг нее образовался даже некий ореол мученичества. Все
ей сочувствовали и восхищались ее мужеством. Некоторые предлагали обратиться в
суд, но, по-моему, дело до этого не дошло. Так вот, внимательно глядя на меня,
она сказала, что я скоро перееду в общину.
- Почему?
- Ты – наш, у тебя глаза светятся!
Помнится, я
несколько удивился по этому предсказанию, так как переезжать я в тот момент не
собирался ни под каким предлогом. Откуда мне было знать, что ее предсказание
сбудется уже через три месяца…
* * * * *
В Минусинске я познакомился я с
одним интересным человеком.
Молодой парень, лет двадцати четырех. Сам из Новосибирска. По
специальности физик, окончил НГУ. Больше года назад переехал в Минусинск в общину. В Новосибирске у него
осталась жена и ребенок. С ними он почти не поддерживал отношений.
- Понимаешь, жена требует, чтобы я жил как все,
работал, кормил семью. А мне этого мало, я не могу как все. Мне нужно быть
здесь.
- А как же семья?
- Я предлагал жене ехать со мной, она отказалась.
Больше я ничего не могу для нее сделать.
Вадим, так звали молодого человека, был интересным
собеседником. Мы общались с ним два
вечера. Естественно говорили в основном
о свершении. Он вскользь упомянул, что у него есть определенная миссия. Я предложил
ему, если он окажется в Новосибирске, зайти в гости. На прощание, когда мы уже собирались на вокзал, он загадочно
пообещал: «Возможно, мы увидимся даже быстрее, чем ты думаешь…»
Из Минусинска я вернулся с достаточно разноречивыми
ощущениями. Все, что происходило там, меня заинтересовало, где-то даже
заинтриговало, но ни о каком переезде я не думал. В то время у меня открылись
интересные перспективы на работе, и я целиком в
погрузился в привычную жизнь. Работа, дом, дети. К тому же я узнал, что
у нас будет еще один ребенок. Вроде бы жизнь потекла обычным чередом, но где-то на заднем плане
моего сознания жила новая информация. Взгляд на привычные вещи поменялся.
Поначалу незаметно, потом все больше и больше.
Случилось это спустя примерно три недели после
возвращения из Минусинска. Звонок в дверь. Открываю. На пороге стоит Вадим. Я
слегка удивился его появлению, но предложил ему войти. Стали разговаривать,
выяснилось, что Вадиму нужна была моя помощь. Нужно было переправить своим
знакомым в Англию очень важную, по его словам,
информацию. А у меня как раз была на работе возможность пользоваться
электронной почтой для отправки писем за границу. Нужно было перевести на
английский некий текст и отправить его послание. Я взялся помочь.
- Подумай хорошо – сказал Вадим – если ты соглашаешься
мне помочь, и, тем самым, включаешь себя в цепь событий, которые могут серьезно
повлиять на твою жизнь.
Мы сидели за столиком втроем. Я прислушался к себе.
Было интересно и немного страшновато. Я согласился. Тут же мою голову словно
стиснул стальной обруч. В висках застучало. Вадик, видя мое состояние, успокоил
меня. Он сказал, что это нормально, что это
пройдет через несколько минут. И действительно, вскоре стальной обруч ослабил
свое давление и затем отпустил совсем. В теле возникло очень легкое ощущение, по
спине поползли приятные мурашки.
Суть дела была
в следующем. Примерно за год до
описываемых событий Вадим опубликовал в иностранном журнале свою статью,
которая заинтересовала некоторых людей в Англии, представлявших организацию
Международная Амнистия. Статья касалась путей духовного развития России, люди с
которыми связался Вадим, были поклонниками Саи Бабы. Между Вадимом и
англичанами завязалась переписка. Информация, о которой говорил Вадим, касалась грядущих и скорых
перемен на Земле. Она была передана ему
во сне и через некоторых контактеров с внеземными цивилизациями, жившими в
общине Виссариона. В принципе, то, что в ней содержалось, соответствовало
содержанию послания Высшего Разума Вселенной, опубликованного в газете «Земля
Обетованная №2». Ниже приводятся
небольшие отрывки из него.
ВЫСШИЙ
РАЗУМ ВСЕЛЕHHОЙ
ПРЕДУПРЕЖДАЕТ
С октября 1990 года на Земле началась
HОВАЯ ЭРА.
Hа смену эпохи реинкарнации,
когда бессмертная душа переселялась из одного тела в другое, пришла эпоха
бессмертия.
Цикл перевоплощений заканчивается, и в результате
космической мутации, которая началась в конце
Далее шли
подробные разъяснения того, что такое трансмутация и что значит жизнь в
четвертом измерении. Очень много внимания в Обращении уделялось катаклизмам,
которые неминуемо в скором будущем должны обрушиться на Землю и неузнаваемо
изменить уклад жизни человека.
…После
катаклизмов в 1997 году ваша планета будет частично разрушена, произойдет
смещение земной коры во многих местах планеты. Это связано с перемещением
магнитной оси и полюсов.
Ваша биосфера откроется для
воздействия Космоса. До 2000 года будет снят озоновый слой вокруг Земли. Это
необходимо для очистки Земли и уплотнения ее коры. Земля в эпоху бессмертия
будет иметь свободный выход в Космос.
Выживание на планете будет происходить в условиях
жесткой радиации, которая будет способствовать обновлению природных условий.
К 2005 году на всей Земле произойдут климатические
изменения, установится субтропический климат.
Срок окончания 5 цивилизации - 2003 год, затем 2 года
будет стабилизироваться состояние планеты, и с 2005 года начнется эпоха
бессмертия…
В уточнениях, которые передавал Вадим, содержались
кое-какие дополнения. Рассказывалось и о больших летающих тарелках, на которых
будут вывозить оставшихся в живых жителей Земли. И о какой-то загадочной
планете, которая должна стать новым пристанище для человечества. Надо сказать, что
люди, которым направлял свое письмо Вадим, сами были контактеры с НЛО, и они
должны были по его замыслу лояльно воспринять эту информацию. Подробно касаться
ее не буду, времени прошло много, могу что-то напутать. Но общее впечатление:
Кастанеда отдыхает по сравнению со всеми этими страшилками. Крыша моя опять
закачалась.
В ту пору я и сам стал видеть необычные сны. Мне
снились инопланетяне. Самые настоящие инопланетяне. Они внешне были похожи на
людей, только кожа у них была темнее (не как у негров, а как у белых, только
выглядела как на негативах фотографий). Одеты они были в серебристые костюмы и
о чем-то рассказывали людям, собравшимся в учебной аудитории и тщательно
конспектировавшим все услышанное. Помню, я спросил у одного инопланетянина: «А
что такое любовь?» Он помолчал и сказал: «Я не могу ответить на твой вопрос».
Вы спросите, как можно было поверить в этот бред? А я
спрошу Вас в ответ: А сколько подобного бреда перелается каждый день по
телевизору и сколько народу верит во всю эту гремуче-мистическую смесь, где правду
порой очень сложно бывает отделить от полуправды, а то и от откровенной лжи?
Но вернемся к нашим делам с Вадимом. У него ко мне
была еще одна просьба. Нужно было ему помочь встретиться в Омске с одной его
знакомой англичанкой, которая на днях должна была туда приехать на семинар по
педагогике. Вадим чувствовал острую необходимость встретиться с ней и донести
весть о Виссарионе.
И вот мы приезжаем в Омск. Мы действительно
встретились там с его англичанкой. Встреча была скоротечной. Вадим коротко
рассказал ей об общине и о грядущих событиях. В конце разговора англичанка
спросила его
- А что будет с Саи Бабой?
- Он исчезнет после световой вспышки.
Англичанка рассмеялась. На этом разговор окончился.
Все что нужно было сделать - было сделано. Мы
отправились на вокзал, чтобы первым поездом вернуться в Новосибирск.
До отправления поезда оставалось несколько часов. Я
отправился побродить по городу, в котором я раньше никогда не был. Ноги привели
меня на привокзальный базар, который располагался по соседству. Тут до меня
дошло, что я вижу мир совершенно по-другому. Мясные туши вызывали у меня
отвращение. Повсюду грязь, мусор, окурки, суета, крики, ругань. Мне стало
противно до тошноты.
Я быстро покинул базарную площадь и пошел дальше. Тут на
моем пути оказался православный храм. Я зашел внутрь помолиться. Молился я уже
давно молитвой Единой Веры. Прислушался к своим ощущениям. Пусто. Ни-че-го! Где
же та сердечная радость, которую я раньше часто испытывал, находясь в
православном храме? Где же то возвышенное состояние духа, сердечное ликование?
Нету. Все ясно! Виссарион прав. Благодать Божья покинула православные храмы…
Поезд, на который мы взяли билет до Новосибирска,
следовал по маршруту Москва – Абакан. Когда он тронулся, я поймал себя на мысли,
что хотел бы ехать на нем не из Омска до Новосибирска, а из Новосибирска до
Абакана…
В Минусинск я попал 2-го апреля. В этот день в Общине
был большой праздник. Ежегодно он проводился впоследствии 14-го, но в тот год
Виссарион планировал свою вторую поездку в Израиль, и поэтому праздник решили
провести пораньше. Так что можно сказать, что я попал с корабля на бал.
Вокруг много нарядно одетых людей - лица их светились
радостью. На улице - весна, пение птиц, яркое солнце! На постой меня определили
к Виолетте, подруге Маши Карпинской, известной в прошлом журналистке. У
Виолетты я познакомился с очень хорошими ребятами – Петей из Воронежа и Пашей
из Оренбурга. Там я познакомился с Сашей. Выглядел он внушительно - хитон,
взгляд, преисполненный духовности. Он первым показал мне, как нужно благословлять
пищу, перед трапезой (В общине Виссариона принято не есть, а вкушать, а вместо
обеда там трапеза). Широко раскинув над столом руки с растопыренными пальцами,
прочитал молитву и размашистым жестом начертил в воздухе крест в круге - символ
единой веры виссарионовцев.
Забегая вперед скажу, что много-много лет спустя, я
встретился с ним в поезде Красноярск – Абакан. Он ехал с очередной красноярской
стройки на побывку в Общину. «Красноярский бич со стажем» - так он
представился. Работал он в Красноярске уже не один год, в Общине бывал редко.
Эта встреча показалась мне в тот момент очень символичной.
Просторная поляна близ деревни Малая Минуса, что в
трех километрах от Минусинска. Виссарион в своем багровом хитоне. Короткое
слово к собравшимся. Большой костер. Люди, взявшись за руки, образовали
несколько кругов около костра. Все ликуют, все воодушевлены. Вдруг кто-то
увидел на небе радугу вокруг солнца. На некотором расстоянии вокруг солнца, на
фоне ясного неба, действительно видна была радуга. «Это знак, это знак!»
Воодушевление и ликование, казалось, достигли апогея.
После праздника я остался в Минусинске на неделю -
поработать во славу Виссариона Христа. Определили меня работать на
строительстве его дома в Малой Минусе.
Эти дни запомнились мне особо приподнятым состоянием духа. Жил я в общинном
доме в деревне. Тело не знало усталости. Погода была чудесная. Люди вокруг
приятные, их глаза источали любовь ко всему сущему. Я не ходил – я летал. Я
клал брус в стену и представлял себе, что когда-нибудь, через много-много лет,
я приведу сюда сына и скажу ему «Вот сынок, я тоже строил этот дом!» Откуда я
мог тогда знать, что всего через три с небольшим года этого дома здесь уже не будет…
Потом был следующий праздник – первый праздник
массовых венчаний. Виссарион сам венчал тогда свадебные пары. Снова большой
костер. Снова всеобщее ликование.
Я отчетливо
понял, что хочу жить в Общине вместе с этими людьми. Я толком не представлял,
чем я буду там заниматься, но мне очень захотелось там жить. Мое место здесь.
Здесь ворота в будущую счастливую жизнь на Земле. Мы первые! К тому же этой
весной Виссарион планировал свою поездку в Израиль. Этому событию в общине
придавалось очень большое, я бы даже сказал, мистическое, значение. Сам Виссарион в своих проповедях,
ничего не говоря конкретно, умело подогревал всеобщий ажиотаж. В воздухе висело
ощущение грядущих и скорых перемен. К тому же сознание было подогрето
информацией о приближающихся катаклизмах. Страха не было, было ощущение
торжественности и важности приближающегося времени. Я решил переехать в общину.
Сделать это захотелось как можно скорее…
Назад