Осколок моей
родословной
Своего
деда по отцовской линии я не знаю совсем – он умер задолго до моего рождения, в
1938-м году, маму отца - тоже. Зато родителей мамы я помню очень хорошо, все
свое детство я провел рядом с ними. Родители работали, поэтому, когда я
приходил со школы, дома со мной были дед и бабушка. Деда звали Чупин Федор
Павлович, он 1894-го года рождения, бабушку - Надежда Филипповна, она была на
год моложе деда. Старики были людьми набожными, верили в Бога, молились
православной молитвой. Нам с сестрой
своих убеждений навязывать не пытались, наверное, боялись отца - тот был
убежденным коммунистом. Бабушка была
неграмотной, в старости она постоянно болела, ходить почти уже не могла. Помню,
летом на даче мы все время рвали ей какие-нибудь травы на отвары да на примочки.
Дед мой тоже ходил плохо – хромал на правую ногу. Рассказывал, что перебил ногу
в молодости – на лесоповале. Сколько себя помню – в саду он все время работал.
Наденет кожаные наколенники и уйдет чистить смородину, или поливать, или еще
чего-нибудь другое делает…
От
нас старики уехали, когда мне было четырнадцать лет. Вскоре бабушка умерла, а
вот с дедом я еще пять лет переписывался, до самой его смерти в 1984-м году.
Пожалуй, я был единственным человеком, кому он постоянно писал письма. Я
отвечал ему редко, честно говоря, меня эта переписка мало интересовала, я
отвечал деду скорее из вежливости. Да и о чем мне было ему писать? У меня была
своя жизнь - окончание школы, поступление в институт… Последнее мое письмо дед так
и не получил, оно дошло уже после его
смерти. Умер дед, чуть не дотянув до девяноста лет.
Уже
сейчас, в зрелом возрасте, вспоминая наши с ним встречи, я жалею о том, что о
многом тогда я его не расспросил, не было тогда у меня вопросов. Зато они
появились теперь. Чтобы сохранить эти воспоминания, как память о моих предках и
об их времени и чтобы попытаться найти ответы на эти вопросы я и взялся писать
этот рассказ.
***********
После
гражданской войны семья, в которой дед был старшим сыном жила в Кемеровской области. Сибирскую
глубинку тогда пощадили лихие революционные годы, голод и разруха обошли этот
край стороной. Дед, как и его родители, был работягой, работал от зари и до
зари. Поэтому и жили они более-менее зажиточно, имели коней, коров, другую
живность, и дом у них был справный. Для
советской власти они были врагами, кровососами, присосавшимися на шее у
трудового крестьянства. Что было, то было, работников они иногда нанимали, но
расплачивались с ними по-божески. Наемный работник в крестьянском хозяйстве во
время уборочной страды становился чуть ли не членом семьи. Но все равно –
враги. Первый раз их раскулачили в 1926-м году. Отобрали скот, живность, птицу.
Дом, правда, им оставили. В то лето, оставив разоренное хозяйство, отправились
четверо мужиков на заработки. Дед, его отец, брат и дедов старший сын. Сыну
Сергею тогда было одиннадцать, но он уже считался за мужика - на Руси тогда
дети рано взрослели. Поработали лето и осень, заработали корову и лошадь. Снова
встали на ноги, да и зажили дальше. Уж
не знаю, затаилась ли в их крестьянских душах обида, русский человек - он ведь отходчив.
Скорее всего, просто сработал вековой крестьянский инстинкт – «работать надо!».
Так, постепенно снова они встали на ноги, зажили почти как прежде. Да недолго
длилось это их незатейливое крестьянское везение.
Наступил
тысяча девятьсот тридцатый год – год великого перелома. Год перелома народного
хребта. Советская власть била крестьянина без пощады – словно обухом топора по
спине. Так как семья моего деда имела и коров и лошадей, то они опять оказались
врагами-эксплуататорами. Стало быть, их нужно было уничтожить как класс. На
этот раз все оказалось серьезнее. Отобрали не только весь скот и имущество,
отобрали и дом, а семью моего прадеда отправили в ссылку в Томскую область. Как
говориться, из Сибири – в Сибирь. Формально
мой дед мог не ехать в ссылку, но, как старший сын, он поехал вместе со своими
престарелыми родителями. Его сестры, чтобы не умереть с голоду срочно вышли
замуж. Младшей из них было в ту пору четырнадцать лет.
И
вот ссылка. Дело было в марте, еще снег лежал на улице. Моя мать еще сидела в
бабушкином животе, поэтому в ссылку она попала еще до своего рождения. Всего, согласно
описи ОГПУ, сослано было девять душ –
родители деда, он с бабушкой и его пятеро ребятишек. Один ребенок, правда,
вскоре умер. Самые сильные воспоминания матери о детстве – постоянный голод.
Особенно трудно было зимой. Весной становилось легче. Ели траву – колбу,
борщевик, кислицу, крапиву. Летом – грибы и ягоды. Когда становилось очень туго,
бабушка меняла свои вещи на овощи. Бабушке удалось взять с собой старинный
сундук с тряпьем, это и выручало на первых порах. Так свою девичью юбку она
поменяла на ведро турнепса. Матери было года три, когда ее брат Сергей, который
в то время работал в колхозе, отдал ей отнести домой булку хлеба и еще небольшой
довесок, величиной с кулак.
-
Вот иду я домой, а сама этот довесок ем. Тороплюсь, стараюсь его по дороге
съесть, чтобы дома не узнали. Вот и двор уже, а хлеб еще остается. Я остаток и
сунула под тын, а сама в дом. Булку положила - и сразу на улицу. А там мой хлеб
уже куры склевали! Как обидно было! Как я плакала!
Когда
моей матери было пять лет, семья переехала жить в другую деревню – Красную
Четь. Тамошний колхоз построил маминой семье дом-четырехстенок, дали им огород
в сорок соток и они зажили. Голода уже не было. Родители работали в колхозе, дед
всегда был ударником, бабушка от него не отставала. С весны до глубокой осени
взрослые работали на полевом стане, километрах в десяти за деревней. Жгли лес,
валили деревья, корчевали пни, распахивали гарь, сеяли хлеб. За один трудодень
колхозник получал триста грамм ржаных
или овсяных охвостьев – перемешанного с мякиной зерна. Огород оставался на
шестилетней матери и на ее брате, который был на три года ее старше.
Старший
брат Сергей дома не бывал. Он работал в колхозе в строительной бригаде. Строители
сами заготавливали лес в тайге, сами его возили, сами рубили из бревен срубы.
Сергей возил на лошади бревна. Тут то и подстерегла его беда. Его лошадь поранила ногу, да так, что
работать уже не могла. Добрые люди посоветовали ему: «Беги, парень, не то в
тюрьму тебя посадят!». Вот Сергей и подался в бега. А куда бежать без
документов? -Подался он в родные места, к себе в деревню, там и устроился
работать. Да недолго ему пришлось на воле побыть. В тридцать седьмом его
арестовали и этапом отправили обратно в Томскую область, но уже в лагерь для
заключенных. В лагере зеки валили лес, очищали его от сучьев и собирали в
огромные штабели, готовили его для сплава. Там Сергей и надорвался. Умер он в
лагере в 1942 году. Точных данных об обстоятельствах его смерти нет. Так как
лагерь располагался недалеко от дома, бабушка несколько раз пыталась повидать
своего сына, что-нибудь ему передать. Но ни увидеться, ни чего-либо предать ей
ни разу не удалось - не положено было. Штабели
из зековских бревен так и не вывезли, бревна сгнили со временем. Как и
сотни тысяч загубленных в тех местах людей…
Началась
война. Мужчины ушли на фронт, в тылу остались только бабы да дети. Старший брат
Василий работал в колхозе с четырнадцати лет, в шестнадцать уже был бригадиром.
Работа была очень тяжелая, пацаны возили из тайги на лошадях бревна. На этих
работах он и надсадил себе живот, с тех пор по жизни им и маялся. А в
семнадцать лет он чуть не погиб от несчастного случая. Стоял конец октября,
было очень холодно. Работали допоздна, благо фонари горели. Женщины молотили
зерно на молотилке. Молотилку называли трещеткой, ее вал приводился в движение
при помощи конной тяги. Женщины отгребали солому в одну сторону, а зерно – в
другую. Василий наклонился к агрегату, хотел что-то там поправить, как вдруг
полу его тулупа зацепило и стало наматывать на вал. Так Василия и затянуло
внутрь агрегата. Повезло то, что коней почти сразу остановили, и то, что он
оказался расположенным не поперек, а вдоль вала. Переломало бы его, а так ничего
- только помяло. Молотилку остановили, Василия вытащили. Дали подводу и повезли
его домой. Привозят во двор, мать увидала его из окна, выбежала на улицу, сама
белее скатерти. Думала – помер Василий. А он нет, - выкарабкался, правда, месяц
дома отлеживался.
В
1941 году маме исполнилось одиннадцать. Ни о какой учебе она уже нельзя было думать, с этой поры мать работала в колхозе. В
первую осень она работала нянечкой в яслях на колхозном стане. О тамошнем быте
стоит упомянуть. Весь полевой сезон колхозники проводили на стане. Жили они в
одном большом бараке. Часть барака была отгорожена, и в ней размещались ясли
для маленьких детей, которых нельзя было оставить дома в деревне, еще одна
часть была огорожена для подростков, а в основной части жили сами колхозники,
семейные и нет. Топчаны ничем не разделялись между собой. Чтобы не донимал гнус
(а места были таежные, комарья было много), пространство над каждым топчаном
укутывалось холщевым пологом. Умыться можно было в общественной бане, которая в
теплое время подтапливалась каждый день. В холодное время года (а в мае и
октябре случались морозы) мыться было негде.
В
двенадцать лет мама работала поварихой на полевом стане. Место было таежное,
глухое. Нужно было натаскать воды, развести огонь и приготовить на нем еду для
всей бригады. В бригаде работали такие же мальчишки и девчонки, как и она,
только на год – два постарше. Тайга, вокруг – ни души. Мама говорила, что очень
боялась медведей и дезертиров. Летом
перешла на общий полевой стан. Работала наравне со взрослыми. Корчевала пни,
полола поле, косила траву, убирала сено. Как-то раз выполнила полторы дневной
нормы. За ударный труд ее премировали – выдали калач хлеба. Этот калач мама
вспоминает до сих пор…
И
так все военные годы. Времена были трудные, голодные. Мужчин не было совсем,
лошадей не хватало. Боронить приходилось на быках. К тому же, нужно было
платить налоги – масло и шкуры убитого скота. Хлеба за время войны не видели
вообще. Выручала картошка. Ели ее во всевозможных видах. Не даром в Сибири ее
называют вторым хлебом. Да и власть крестьянина не жалела. В лагеря сажали за
все подряд – за несданную шкуру зарезанного поросенка, за собранные на
колхозном поле колоски. Мама вспоминала, что недалеко от нее жила одинокая
женщина с тремя детьми. Хозяйство держать ей было не под силу, так что налог
она сдать не могла. Так ее посадили – за саботаж. Трое ребятишек остались сиротами.
В
августе сорок пятого мама возвращалась домой с колхозных работ. Работала она в
то лето далеко от дома, километрах в ста от деревни, там, где располагалась
колхозная ферма. Деревня-то была таежная, с покосами было туго, вот и держали колхозники
своих коров в соседнем районе. Молока своего, они, понятное дело, не видели,
все забирало государство. Когда мама уже подходила к деревне, навстречу ей
попались ребятишки, которых на подводе увозили в районный центр, учиться.
Десятилетка тогда была только одна на весь район. Кто-то из ребятишек ей и
сказал, мол, была бы она дома – поехала бы тоже учиться. Слово это ей
запомнилось. А когда она была уже дома, вернулись вдруг назад ребятишки – их
отпустили по домам до октября, помочь в уборке урожая. Сейчас в деревнях тоже
так делают. Вот мама и давай свою маму уговаривать: отпусти, мол, учиться, да
отпусти… Так и уговорила. Так как подводы уже не дали, то семьдесят километров
до райцентра она шла с тяжелым рюкзаком за плечами – несла с собой книжки,
вещи, продукты. Так, в пятнадцать лет она поступила в пятый класс.
За
все свои мытарства мама получает сейчас надбавку к пенсии. Наше экономически
крепнущее с каждым годом государство платит ей ежемесячную добавку, сто рублей
- как репрессированной и впоследствии реабилитированной, еще сто рублей – за
труд в годы Великой Отечественной войны. Итого – 200 рублей в месяц. Как раз по
булке хлеба за каждый из пятнадцати пережитых ею в детстве лихих годов….
Мама
отучилась, перебралась в город, встала на ноги, получила высшее образование, до
пенсии работала главным бухгалтером. Дед на время войны был мобилизован в
трудовую армию и работал до 1947-го года на севере. Затем вернулся в Томскую
область. Какое-то время спустя, мама забрала к себе своих родителей.
И
еще одной судьбы я хотел бы коснуться – судьбы материной старшей сестры –
Татьяны. Таня родилась в 1923-м, во время ссылки ее было семь лет. Пошла в
школу, училась. Из-за переезда семьи в другую деревню пропустила год в учебе.
Когда старший брат Сергей устроился работать в своем родном селе в Кемеровской
области, то он забрал к себе Татьяну. Нужно было кому-то в доме хозяйничать, да
и житье там было полегче. Так в свои тринадцать лет Таня сбежала из родительского
дома. Уходила она тайно - ссылка еще не закончилась. Ей, совсем еще молоденькой
девчонке пришлось проделать пеший путь в 150 зимних январских километров. Машин
тогда не было, шла от деревни к деревне. В дорогу ей родители дали краюшку
хлеба. Мне мама рассказывала: «Стою я в комнате, на краюшку эту смотрю, а сама
думаю: поскорее уезжай, тогда весь хлеб мне достанется! До того есть хотелось».
Только-только в родной деревне Таня с братом зажила, только-только на ноги
встали, а тут и арестовали Сергея. Пошла Татьяна в дом к своему дядьке, где он
жил с женой и тремя детьми. Да и там не долго Татьяне пожить пришлось. Года
через три тетка умерла, дядька снова женился. Новая хозяйка Таню невзлюбила, и ей
пришлось устраиваться самостоятельно. Шел 1941-й год, мужиков не хватало, и с
восемнадцати лет стала она работать шофером, водить грузовик. Что ей довелось
испытать – только Богу известно. Ломала руку, проваливалась вместе с машиной
под лед. Когда наши войска освободили от фашистов Украину, ее автоколонну
направили в Украинские степи – восстанавливать разрушенное войной хозяйство.
Там она и познакомилась со своим будущим мужем - Павлом Ивановичем. Спустя
несколько лет они поженились и уехали жить на Ставрополье, к родственникам
мужа. Там в 1953-м году родила она дочь Тамару. Долго работала в автохозяйстве
диспетчером. Прожила Татьяна Федоровна 84-года, умерла в 2007-м.
В
чем-то эта истории схожи с сотнями тысяч подобных историй. Обычные вроде бы
истории, обычные люди. Лиха пришлось им хлебнуть полную чашу. А меня до сих пор
терзают некоторые вопросы. Например, такие: За что судьба обошлась так жестоко с
целыми поколениями людей? Чем эти люди провинились перед правительством, Богом,
еще кем-то? Чем еще это аукнется в судьбе страны, народа? Ведь было это все, не
стереть это, никаким скребком не соскрести…
А.Ворошилов
Октябрь
2007г.